Игорь Пьянков - На линии [из жизни оренбургских казаков]

Свою долю в отцовском хозяйстве отдал Фимка женатым братьям, и они по очереди давали ему приют. Да и охота стоила хлебопашества.

Ученье у мастерицы тяготило на виду коня и пики, с которыми все ловчее обходились его погодки. С особой завистью посматривал он на Родиона. Мог тот и Урал перемахнуть, и в драке не спустить, и уже прочила крепость его в будущие удальцы…

…Каторга слилась для Фимки в несколько ощущений, самых простых: холода, голода, ненависти. Не чуял он выдюжить, а выжив, даже возраста своего не ведал. Все, что помнил в жизни хорошего, было связано с матерью и Родионом. Тоска по ним и, быть может, еще по чему-то, что и не укладывалось у Фимки в одно слово, звала к себе. Так происходит почти всегда: точно помнятся расставания, обиды, а дружба смутно, без начала.

Оренбургская, как и всякая иная военная линия — это цепь крепостей, между которых ставятся форпосты, соединяемые разъездными пикетами. Форпост устроен просто: землянки, вышка, на которой сидит казак и под которой спит его сменщик. Рядом две оседланные лошади. Здесь же шест с бочонком смолы наверху, для подачи сигнала. Все обнесено валом с частоколом из затесанных бревен, но чаще плетнем. Киргизцы, нс зная пешего строя, не имея понятия о правильной осаде, не идут дальше бестолкового осыпания стрелами. И нередко десяток казаков выстаивает против толпы ордынцев.

Тогда, как и совсем недавно война с французом, вытянула с линии казачьи силы, и от лиха сиденками латали бреши кордонной службы. Родион всюду таскал Фимку за собой. Вдвоем возили они почту по старому казачьему шляху, насказывая друг дружке о будущих победах. Став первоочередным, Родион потянул и друга. На Филипповском форпосте, что недалеко от Рассыпной, казаки жили по месяцу бессменно. При очередном наряде Родион, уже отмеченный в двух-трех случаях, вставил на общий сговор: «А не приверстать ли Фимку? На охоту ловок и пороху не просит». — «Дело», — согласились казаки, разом решив Фимкину мечту. На форпост он поехал с сагайдаком, что еще долго бывало поводом для шуток набузыгавшихся казаков.

Шум поднимающихся на пригорок телег отрешил Фимку от воспоминаний. Он шагнул к дороге, оперся на палку.

На передней подводе полулежал офицер, и Фимка поспешно, как привык на каждый мундир, сдернул с головы шапку и поклонился. Волнуясь, спросил у возницы следующей:

— А жив ли Родион?

Услышав ответ, не удержал слезу да так и простоял, пока все возы отскрипели мимо.

— Значит, простилось мне, коль свидимся… — старик захромал к Рассыпной. Почти у самых ворот сердце его трепетнулось, и он даже не понял, что это кончилась его жизнь.

То был первый бал в летнем, загородном павильоне. Наскучившись еще полупустым залом, Тамарский заметил в соседней комнатке складывающуюся компанию для игры. Не преминул подойти, а там и за столом очутился. Впрочем, подпоручик намеревался встать, едва зала совершенно наполнится и можно будет пристрелять какую из здешних, чрезвычайно избалованных офицерским обществом, девиц.

— Ежели пожелаете и более обыгрывать, то нам придется отстригать пуговицы с мундиров. Иначе не расплатиться, — вытягивая из кожаного портфеля две белесые бумажки, пошутил играющий по правую руку от Тамарского полковник. — Верно, ротмистр?

— Подпоручику следует заказать еще по бутылке шампанского. В противном случае мы выходим из игры, и его счастье оборвется, как якорь, — нахально потребовал ротмистр Корсаков, лишь сегодня прибывший в Оренбург и пришедший на бал прежде представления Военному губернатору.

— Право, господа, я и не желаю найти им иного… — Тамарский поманил слугу, сгреб деньги и вложил тому в руку. — Принеси-ка, любезный, на все! — довольный собой и игрой, он широко улыбался. — Продолжим, я уверен, удача встанет и за вашими стульями.

Как и нагадал подпоручик, скоро фортуна сделала полшага вправо, и Тамарский, сколь б ни желал, уже не смог бы встать из-за стола — его долг намного превышал наличные деньги, а других у него не было. Он пробовал отыграться, но только увеличивал запись. Из начинавших игру за столом остались лишь Тамарский и полковник Струков, вежливо отмечавший как мозоль нарастающий долг подпоручика.

Еще когда, уронив пустую бутылку, мимоходом отпиннув ее сапогом, Корсаков заспешил из комнаты, Тамарский решил дождаться его возвращения: «Он только что из Петербурга, у него должны быть деньги. Я одолжусь у него…»

Между тем захмелевший ротмистр, сдерживая волны из чрезмерно обмытого питием желудка, отпардониваясь реже, чем задевая плечом и утыкаясь в спины, выбрался из павильона. По парадному крыльцу поднимался Эссен. Глядя на незнакомого офицера, кубарем скатывающегося на него, генерал перевел вопросительный взгляд на шедшего ступенькой ниже начальника штаба, Веселицкого. Тот пожал плечами и залетел вперед, так что Эссену пришлось переступить ступеньку, чтобы первым войти в распахивающиеся двери павильона. Из свиты попытались подступиться к ротмистру, но тот, отшатнувшись, с невидящим взором скрылся за дальним углом, где, скрючившись в пояс, попытался облегчиться. Кончилось лишь открыванием рта и гадкими звуками.