Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Он дал мне высказаться до конца. Ни разу не прервал, не задал ни одного вопроса. Только смотрел на меня своими выпученными глазами да барабанил нервно пальцами по столу.

Когда я кончил говорить, он сказал лишь:

— Вы поступили совершенно правильно, товарищ Солат, поведав обо всем этом партии. (Когда-то мы были с ним на «ты». Но как только он стал моим начальством, между нами установились официально-вежливые, сдержанные отношения, невольно напоминавшие о соблюдении субординации.) Очень хорошо, что вы выложили все начистоту. Но пусть вас не мучают угрызения совести. Сами подумайте, что получилось: многие из тех, кого мы считали самыми преданными нашему делу борцами, как выяснилось, оказались предателями. Полицейскими шпиками… — И он торопливо протянул мне руку.

Провожаемый печальным взглядом чуть выпученных глаз Бачо, я покидал кабинет, не испытывая ничего, кроме дрожи в ногах, ощущения, что вот-вот мне станет дурно…

А почему бы и сейчас мне не пойти к нему?..

Ага! Наконец-то я понял, что на лестнице было необычным. Раньше ее устилала красная ковровая дорожка, а теперь она была голой. Голая и грязная, запачканная грязными ботинками, сапогами, солдатскими башмаками. Повсюду валялись раздавленные окурки, клочки бумаги. И тем не менее я обрадовался этой незастланной грязной лестнице. За последние дни дикого, кровавого хаоса это послужило для меня единственным успокаивающим симптомом. «А ковер-то все-таки скатали…» Словом, мир не провалился в тартарары. Еще не рухнул.

Вверху, на одной из лестничных площадок, меня все же кто-то окликнул.

— Ты из города?

«Глупый вопрос», — подумал я и не ответил.

— Что там творится?

Я увидел усталое, невыспавшеся лицо, не бритое по меньшей мере двое суток. Воспаленные глаза за поблескивавшими стеклами очков; казалось, что стекла излучали горячечный жар; сначала я даже не узнал человека, обратившегося ко мне. Увидел лишь лихорадочный блеск стекол его очков.

Человеком этим оказался скульптор Силард Селеш. Правда, вот уже несколько лет он не занимался ваянием, а работал здесь, в Центральном Комитете. Близкими друзьями мы никогда не были: уж очень он казался необщительным человеком. Если кто-либо делал попытку сблизиться с ним, он сразу же замыкался в себе, словно боясь, как бы не раскрыли хранимую им тайну. Но вообще он мне нравился. Во всяком случае, я уважал его. Да и не только я, а и все, кто был связан с искусством. А это уже кое-что да значило! С большим тактом и терпением старался он помочь в решении спорных вопросов, которых становилось все больше и больше в отношениях между партией и работниками искусств. Причем делал он это не путем оппортунистического маневрирования, не прибегая к тактике «и вашим и нашим», а путем упорных поисков истины и терпеливых разъяснений.

Однажды я спросил его, почему он бросил скульптуру, почему стал работать в партийном аппарате. Иронически усмехнувшись, он сверкнул на меня стеклами очков: «Разве тебе не известно, как бывает в жизни? У кого есть талант, тот ваяет, у кого нет, тот объясняет».

Но он возводил напраслину на себя. Думаю, я не ошибался, считая его одаренным скульптором. Мне нравились его рожденные в муках творчества фигуры, вылепленные нервными пальцами мастера, в них всегда была метко схвачена суть выражаемой идеи. (Чаще всего он создавал образы людей в процессе труда. Но не на трудовом процессе заострял свое внимание скульптор. Это сразу бросалось в глаза. В центре его замысла всегда стоял человек, его мысли, надежды, устремления, а не торжество его физических усилий. Геза тоже весьма похвально отзывался о его работах.)

— Уж не Гезу ли Балла видел я здесь только что? — спросил он. — Вместе с Фодором и его компанией?

— Ты не ошибся, он здесь.

— Вот идиот! Лучше бы писал свои картины. — И еще раз повторил свой вопрос: — Что творится в городе?

— Не разберешь. Ад кромешный.

— И здесь столпотворение. Одно другого не лучше.

В коридоре вдоль стен лежали ничем не прикрытые матрацы. Очевидно, те, кто находился в здании, ночью спали на них. Селеш сел на один из матрацев и потянул меня, чтобы я сел рядом с ним. Признаться, в тот момент я не имел ни малейшего желания беседовать с ним. Он раздражал меня. Возможно, из-за тяжелого запаха, исходящего от его тела.

— Где Бачо? — поинтересовался я. — Не знаешь, он здесь?

Силард Селеш удивленно взглянул на меня.

— Ты что, с луны свалился? Его уже давно нет у нас!

— Неужели? — спросил я разочарованно.