Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Ты, наверно, и кабанчика откармливаешь? — накинулся я на него с едкой иронией. Мне казалось, что острием своего колючего взгляда я срезаю с него слой жира. Но Янчи даже не заметил моей издевки.

— Двух хрюшек держу на откорме, — с невинной кротостью ответил он. — Видишь ли, зарплата здесь не ахти…

И у меня закралось подозрение: уж не издевается ли теперь он надо мной?

Когда мы прощались, он как-то странно переминался, будто хотел что-то сказать. Нечто важное. Такое, о чем до сих пор сказать не решался. Отвел меня в сторонку, чтобы девочка не услышала.

— Ты слыхал анекдот? — начал он таинственным шепотом. — Спрашивает как-то учитель у Морицки… — И он рассказал мне плоский затасканный анекдот с политическим душком, который набил мне оскомину еще в Пеште. Видя, что анекдот не вызвал у меня смеха, он стал оправдываться: разумеется, его распространяют здесь реакционные элементы…

Ни слова не сказав ему, я сел за руль. А Янчи, стоя на краю тротуара, одной рукой держал девочку, а другой махал мне. Но его двойной подбородок, как мне показалось, вздрагивал. «Наверно, от сдерживаемых рыданий», — подумал я.

От моего хорошего настроения не осталось и следа. Сердце сдавила тоска. Ожесточенно жал я на педаль акселератора. Спидометр показывал больше ста километров, хотя я никогда не увлекался скоростью, всегда помня о поговорке автомобилистов: «Скорость восемьдесят и менее — прибудь к месту назначения, разгонишь до ста — не миновать погоста».

А вот теперь я все же гнал, точно хотел как можно скорее оставить что-то неприятное далеко позади.

Я сбавил газ лишь тогда, когда свернул на все еще не отремонтированную дорогу, ведущую в Вёльдеш, и увидел сначала заросшую кустарником вершину Надьхедеша, а затем показавшуюся за изгибом долины приветливую колокольню сельской церкви.

У околицы деревни, на узком проселке, по которому ездят в поле, пришлось ползти со скоростью пешехода. Возможно, я ждал, что из придорожной канавы, как тогда, ранней весной сорок пятого, выскочит вместе со своим напарником сын Верока, Пишта.

Кто-то резко толкнул меня. Задел нечаянно и даже не заметил. И вероятно, это-то и было самым неприятным. Я чуть не упал от толчка, но на сей раз никто не поддержал меня. Никто… Янчи не было рядом. Он, по всей вероятности, в Дёндёше, откармливает своих хрюшек. «Видишь ли, зарплата здесь не ахти…»

«Никого здесь нет…» — подумал я, как бы констатируя факт. Как ни странно, но именно здесь, на этой лестнице, кишмя кишевшей людьми, мне пришло в голову: думать и констатировать — один и тот же процесс мышления. Но на самом деле это не так. Живая мысль, даже в том случае, если она упорно отрицает что-либо, все же является неотъемлемой частью, продолжением чего-то… и требует продолжения. Она предполагает жизнь! Действие! А констатация — простая регистрация фактов — это застывшая мысль. Это удел беспомощных, трусливых. Если бы там, на улице, я не ограничился одной регистрацией того, что тот военный… Эх, да что там!..

«Никого-то здесь нет…»

Хотя передо мной промелькнуло много знакомых лиц.

«Этого я знаю в лицо, не раз слушал его выступления на собраниях, на активах. Мне даже нравилось, как он говорил. Всегда горячо, убежденно. Одно раздражало меня: во время речи, когда нужно было что-нибудь подчеркнуть, у него дергалось плечо, он делал такое движение, словно хотел поправить сползавший с плеча тяжелый мешок. Интересно, как бы он ответил сейчас на мой вопрос? Наверно, сначала опять дернул бы плечом. Вот бы узнать, что таят в себе горькие складки, сбежавшиеся вокруг его рта. Они такие, будто образовались на лице в результате действия тектонических сил… А вот один из министров… (А может, бывший министр? Ведь теперь правительство меняется буквально каждый день…) На обычном приеме после премьеры какого-то моего фильма он очень тепло поздравил меня и стал подробно расспрашивать, как снимается фильм. А этот — тоже какая-то важная шишка. Каждый раз при встрече он прежде всего справлялся о здоровье жены, детей. И я никогда не мог ему толком ответить, потому что не успею, бывало, и рта открыть, как он уже спрашивает то же самое у другого. Вот сейчас я наконец мог бы ответить на его вопрос… да не знаю, что сказать-то?.. А этот вот…»

У меня устали глаза, а мозг — еще больше.

«Неужели я знаю стольких людей?»

Справедливо ли делать вывод, будто «никого здесь нет»?

Ко мне никто не обращался. Я и не удивлялся этому. Даже не обижался. А про себя думал: «Наверно, они точно так же прикидывают, как и я. Как дети, когда играют в считалочку. Тот, на кого падает определенное слово, выбывает из игры… Одиннадцать или почти двенадцать лет назад в здании горкома на площади Кальмана Тисы на лестнице я встретил значительно меньше знакомых лиц. (Но куда большинство из них бесследно исчезло?) И еще меньше было людей, которых я знал лично. И тем не менее мы заговаривали друг с другом!»