Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Неподалеку от нас вот уже несколько минут, все приближаясь к нам, прохаживался министр, тот самый, которого я встретил в подъезде (только сейчас вспомнил — его зовут Иштван Варга). Он делал вид, будто занят своими мыслями и возле нас оказался случайно, но сам норовил незаметно приблизиться к нам. Наконец он остановился возле нас со словами:

— Товарищ Селеш, ты не мог бы выкроить минутку, мне нужно поговорить с тобой…

Он произнес это столь картинно, с такой деланной непринужденностью, что за этими словами нельзя было не заметить скрытой униженной просьбы.

Селеш презрительно взглянул на него. Казалось, он сейчас плюнет.

— Мне некогда! — грубо бросил он министру. Потом с издевкой добавил: — Но если я стану премьер-министром, не забуду тебя. — Это прозвучало как пощечина.

В Варге явно боролись какие-то чувства: если, подумал я, этот здоровенный детина бросится на Селеша, то сотрет его в порошок. Он даже поднял руки, жестом подтверждая мои опасения. Но руки тотчас беспомощно опустились. Как похож он был в этот момент на раскормленную утку, которая машет отяжелевшими крыльями, пытаясь подняться, как это делали ее далекие предки, но не может взлететь. Жалкое зрелище! Но Варга рассмеялся:

— Ну и шутник же ты, товарищ Селеш! — Судорожно, неестественно хохоча, он даже хлопал себя по бедрам. Постояв с нами еще немного, он не спеша, с напускной важностью зашагал прочь.

— Может, и его уже не существует, как власти? — Селеш нервно дернул в его сторону подбородком. — Его вчера сняли. Вот он и слоняется по коридорам, ноет, скулит, ко всем пристает, дескать, что теперь с ним будет. Возможно, даже вахтеру плакался в жилетку. А ведь был рабочим когда-то… Дрянь… Власть растлила… а может, сам растлевал… Как ты изобразишь суть этого явления?..

— Никак, — сказал я. — Не понимаю, почему ты злишься на него? Он поступает так же, как и ты! Ищет среди развалин свой вклад. Ты хочешь слепить фигуру Бачо, а он…

Тут Селеш злобно прервал меня:

— А ты кто такой? Художник? Черта с два! Тряпка ты, циник киношник! Дезертир! И живопись-то бросил потому, что так легче лгать, ничем не рискуя. А схватят за руку, завопишь: «Не я писал!» А сам обставляешь мир кулисами, какими тебе вздумается. «Этого нет! Это так!» Этак легче, не правда ли, чем в самой действительности доискиваться до сердцевины истины? И главное, за это платят хорошо. Да к тому же называют искусством!

«Пусть болтает, — думал я. — Какое мне дело до его болтовни. Сейчас все может стать правдой и ложью одновременно; все наши понятия и представления находятся в состоянии невесомости».

— Лучше на себя посмотри! — все же не удержался я, перебив Селеша. — Ты сам-то почему дезертировал? Из каких соображений забросил резец скульптора?

Селеш сделал вид, будто не расслышал. А может, и впрямь не расслышал. Он продолжал говорить, слушая лишь самого себя, упиваясь своими словами, от которых его буквально распирало. Слова, которые он раньше сдерживал в себе, теперь вырвались наружу.

— Похороны Райка и его товарищей… А ты был на них? Видел поставленные в ряд тускло сверкающие гробы с их останками? Сознавал ли ты тогда, что под поблескивавшей бронзой скрыты другие гробы: неструганые, грубо сколоченные, а в них уже одни кости? И что то и другое — дело твоих рук, за которое тебе держать ответ? Видел ли ты пляшущие отблески голубого пламени факелов, горевших там, довелось ли тебе лицезреть, как в безмолвном отчаянии взметались ввысь, к свинцовому осеннему небу, языки огня, словно руки, молящие о пощаде? Или кулаки, взывающие к отмщению? Смотрел ли ты в глаза людям, стоявшим угрюмой, молчаливой толпой, заполнившей чуть ли не все кладбище, вплоть до самых дальних могил? Испытывал ли ты тогда щемящее чувство страха, внимая этому угрюмому молчанию? Чувствовал ли ты, как содрогалась земля у тебя под ногами? Стоял ли ты в гуще огромной толпы, как неотъемлемая ее часть? И ощущал ли ты каждым своим нервом грозную ненависть? Ненависть к самому себе? Знал ли ты, что было шестого октября? День памяти арадских мучеников? [71] 6 октября 1849 года в Араде австрийские интервенты казнили 13 патриотов — генералов венгерской революционной армии. И понимал ли ты всю трагичность нелепого совпадения этой даты с похоронами? Чувствовал ли ты себя в роли одновременно и палача Гайнау [72] Австрийский фельдмаршал, палач венгерской революции 1848—1849 годов. , и скорбящего брата жертвы? Ощущал ли ты, как сразу две руки сдавили твое горло, причем одна из них выжимала из тебя слезы стыда, другая — слезы отчаяния? И мог ли ты отличить: какая из них жгуче соленая, какая — жгуче горькая? Глядел ли ты на голые ветви кладбищенских деревьев, отыскивая среди них тот сук, на котором ты вздернул бы самого себя?.. Если нет… если же нет… тогда тебе не понять, почему я решил ваять фигуру Бачо…