Дмитрий Миропольский - American’ец [Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого]

Сознание собственной исключительности и безнаказанности пробуждало в Фёдоре Ивановиче худшие черты — к вящему удовольствию Николая Петровича.

Гельсингфорс — провинциальный финский городок на полпути от Петербурга до Або, столицы шведской Финляндии, — не оставил участникам экспедиции ярких воспоминаний, кроме разве что потешного падения Резанова на палубе. Но уже в Копенгагене началось то, что в роду Толстых со временем стали называть чисто писано в бумаге, да забыли про овраги, как по ним ходить.

В датской столице на борт приняли до тысячи вёдер французской водки, избавившись притом от груза, который Крузенштерн посчитал лишним или чересчур опасным в долгом плавании. К радости капитана, Резанов не возражал против перегрузки судна: дополнительная задержка на десять дней его вполне устраивала. Камергер с благодарностью принял приглашение провести время стоянки в доме графа Кауниц-Ритберга и наслаждался комфортом, отдыхая от убожества каюты. Прочие же оставались в душной корабельной тесноте…

…и Крузенштерн для облегчения их участи надумал возвратить в Петербург нескольких офицеров, которые волонтёрами находились в посольской свите. Тут Фёдор Иванович немного струхнул: что если капитан припомнит ему и браваду титулом, и насмешки над лейтенантами? Тогда едва начатое путешествие закончится, а гвардии поручик по прозванию Американец так и не увидит Америки, не совершит кругосветный морской поход. Граф проклинал себя. Ну почему было не подождать, пока экспедиция уйдёт достаточно далеко, чтобы его возвращение сделалось невозможным?! Фёдор Иванович дал себе запоздалый обет — сидеть смирно, как в Кронштадте, только бы остаться на корабле…

…и он остался, но лишь благодаря Николаю Петровичу: твёрдо решив использовать своего обидчика, камергер замолвил за него словечко перед Крузенштерном. Списанные же на берег бедолаги тщетно умоляли не возвращать их в Россию.

— Готовы идти с экспедицией дальше хотя бы наравне с матросами, безо всяких удобств! — рапортовали они, но капитан был непреклонен.

Уменьшение свиты тоже весьма порадовало Резанова, который не стал перечить Крузенштерну. Японское посольство должно закончиться неудачей, так почему бы не назвать одной из причин провала то, что своевольный капитан удалил из свиты несколько благовоспитанных молодых особ?!

Фортуна определённо играла на руку Николаю Петровичу. Вот и стоянка в Копенгагене продлилась намного дольше, чем он предполагал. Через полторы недели, к тайному удовольствию камергера, перегрузку кораблей пришлось начать заново, да как!

При проверке бочек с солониной выяснилось, что многие уже нехороши. Мало того, подпорченный провиант лежал в самом низу: его предполагалось употребить не раньше, чем через два года.

Крузенштерн в разговоре прятал глаза.

— Половину выбросили бы посреди Атлантики, — мрачно констатировал он, и Резанов отсчитал изрядную сумму на закупку новой солонины, изображая неудовольствие, словно не имел отношения к выбору поставщиков.

Мясо, которое ещё можно было спасти, пересолили заново. А для извлечения смердевших бочек пришлось нанять в порту большие лодки, чтобы разгрузить и опять нагрузить оба корабля; пришлось ещё и на это потратить время и деньги — то есть всё шло наилучшим для Николая Петровича образом…

…тем более, Фёдор Иванович оправдывал его надежды и возвращал утраченные симпатии Крузенштерна. Проявив моряцкую дотошность, граф обследовал местный маяк и взахлёб делился впечатлениями.

— Там отражатели параболические во-от такие! — Он широко разводил руки в стороны, чтобы показать четырёхфутовые зеркала, сиявшие ночами на много миль вокруг. — Девять штук! Из меди зелёной кованы, их песчаным камнем полируют и на огне двукратно золотят!

Флотским офицерам восторги Толстого были понятны: в России эдаких чудес ещё не видели. А следующее изумление постигло Фёдора Ивановича за компанию с Крузенштерном и лейтенантами — в местном Адмиралтействе. Здесь каждому кораблю Королевского флота в отдельных красивых магазинах назначено было своё особенное место для разнородных припасов. В одном магазине лежал такелаж, в другом якорные канаты; третий магазин хранил паруса, в четвёртом располагалась артиллерия — не для всех кораблей навалом, а для каждого в отдельности! Выходило так, что при первой надобности весь флот без малейшего замешательства и путаницы мог быть незамедлительно вооружён и переоснащён. Чудо чудесное, что тут ещё скажешь…