Дмитрий Миропольский: American’ец [Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого]

Приятно, чёрт возьми, оказаться самой популярной персоной в столичном Петербурге! А уж если ты популярнее всех в столице — само собой разумеется, что равных нет и во всей остальной империи. Уж Россию-то ему довелось повидать, как мало кому другому. И пройти-проехать по ней от самого дальнего востока через прибайкальский Иркутск; через Томск, нынешней весной по указу государя ставший центром всея Сибири…

…через множество городов и городишек, через бессчётные сёла и деревни — обратно в Петербург, из которого бежал он три года назад.

Фёдор Иванович Толстой потянулся, скрипнув диваном, и отхлебнул горячего кофею. Горький пахучий напиток оказался недурён. Как в Бразилии! Стёпка, подлец, быстро наловчился… Толстой с удовольствием причмокнул. Хотя на те деньги, что давеча слупили с него за два фунта свежих зёрен, в порту Ностеро-Сенеро-дель-Дестеро можно сторговать пудовый мешок. Или целый месяц спрашивать чашку за чашкой, развалясь на террасе какой-нибудь бразильской таверны…

И всё же кофе был отменно хорош. Покупать провизию Фёдор Иванович не доверял никому, разве что всякую мелочь. А знакомым повторял со смехом, что первый признак образованности — умение выбрать столовые припасы. Ранним утром в сопровождении ворчащего сонного Стёпки он отправлялся на рынок и долго расхаживал меж рядов. Торговцы начали к нему привыкать. Хотя до сих пор им было в диковинку, что граф Толстой объявляется самолично, с придиркой разглядывает бьющуюся в садках рыбу — и вправду выбирает лучшую. Говорят, не обманешь — не продашь, только с его сиятельством такие номера не проходили. Глаз востёр…

…да и в рыло получить от Фёдора Ивановича — раз плюнуть. Это выяснилось в первый же день: хитрый мясник попытался подсунуть чудному барину кусок поплоше — и тут же рухнул на прилавок с разбитыми зубами. Других желающих отведать здоровенного и тяжёлого, как пушечное ядро, графского кулака что-то не находилось.

Фёдор Иванович поднялся с дивана. Продолжая попивать кофе, он растворил балконную дверь и встал в проёме.

Август тысяча восемьсот шестого года в Петербурге выдался дождливым; серая хмарь висела над городом с той поры, как граф Толстой вернулся в столицу империи, — уже три недели кряду. За окном уныло плескалась побитая дождевой рябью Фонтанка; с воды тянуло сырым сквозняком. На другой стороне реки мокрой бурой громадиной высился Михайловский замок.

Такое соседство ещё лет пять-шесть назад вызывало зависть. Император Павел Петрович спешно сооружал убежище от заговорщиков. Купец Мижуев — хозяин доходного дома, в котором устроился Фёдор Иванович, — получил тогда подряд на строительство замка и заодно отхватил себе кусок земли через реку напротив, поближе к государю.

Цитадель, окружённая рвами, императора не спасла: Павла убили вскоре после новоселья. А новый император, Александр Павлович, избрал себе другую резиденцию. Михайловский замок обезлюдел, но земля у Мижуева осталась. Не пропадать же добру, решил купец — и нанял лучшего российского архитектора Андреяна Захарова. Того самого, который прожектировал застройку всего Васильевского острова и реконструкцию Академий, а нынче перестраивал Адмиралтейство.

Стараниями Захарова на набережной Фонтанки вскоре вырос красавец-дом — с жёлтым фронтоном и портиком о шести белых колоннах, объединившим два верхних этажа. По флангам расположились изящные балконы, с одного из которых выглядывал сейчас Фёдор Толстой, наслаждаясь горячим кофе.