Дмитрий Миропольский - American’ец [Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого]

…а добраться до Толстого-Американца камергеру помешала лихорадка последних дней подготовки экспедиции, устройство личных дел на долгое время отсутствия и, наконец, арест Фёдора Ивановича из-за дуэли. Так и не придумав обидчику достойного наказания, Николай Петрович решил, что с дороги отправит Поляку письмо с распоряжениями на сей счёт. Каково же было его удивление…

…нет, какова же была его ярость, когда вместо тихони-мичмана он встретил на борту «Надежды» того самого Американца, виновника своих недавних бед! Мерзавец-поручик опять обвёл вокруг пальца и Резанова, и заодно всех остальных. Несколько дней перед отплытием он пересидел тише воды, ниже травы, а теперь с нахальной усмешкой поглядывал вокруг, распушив кошачьи бакенбарды.

Будь Николай Петрович помоложе да погорячее, он бы тут же объявил своего недруга самозванцем, велел заковать в железа и при первой же стоянке отправил сушею обратно в Петербург. Но неспроста Резанов сделал головокружительную карьеру, за двадцать с лишком лет через множество интриг пройдя путь от мальчика в спальне увядающей императрицы до создателя межконтинентальной компании, сенатского обер-прокурора и камергера!

Изощрённый ум подсказывал: к чему спешить? Американец теперь был под рукой, деваться никуда не мог и, сам того не зная, находился целиком во власти Николая Петровича. Да, в Петербурге графа наказали бы, но не за обиды, нанесённые Резанову. Камергер же намеревался отомстить именно за себя — остальные проделки Толстого его не волновали.

— Шестнадцать долгих лет прошло с тех пор, как вдохновитель мой, светлой памяти капитан Муловский, предложил свой прожект, — говорил Крузенштерн, собрав офицеров и посольство с учёными на шканцах «Надежды». — Мы на двести восемьдесят четыре года отстали от Магеллана и надолго — от Схаутена, Дрейка, Бугенвиля, Кука… от многих. Но мы всё-таки вышли в море, господа! И я счастлив произнести слова, которые давно готовы в сердце моём: первому русскому плаванию кругом света — быть!

Слушая прочувствованную речь капитана, Резанов приметил, как сверкали глаза графа Толстого. Знать, поручик мнит себя героем, к подвигам готовится… Что ж, будут ему подвиги. Послужит он делу Николая Петровича, сторицей отплатив за всё! Очень кстати Американец оказался на корабле, думал камергер. Этот молодой дурак и честолюбивый задира — просто подарок судьбы. В одиночку противостоять Крузенштерну и команде куда сложнее, чем заодно с бесстрашным гвардейским офицером…

…а в том, что противостояние возникнет, Резанов нимало не сомневался. Крузенштерн почитает себя главой экспедиции; команда уверена, что так оно и есть. Участникам похода — от четырнадцати до тридцати лет, капитану тридцать три, а Николаю Петровичу следующей весной стукнет сорок. Для остальных он уже стар, и в их глазах по всем статьям вчистую проигрывает Крузенштерну: камергер — не моряк, а сухопутная крыса, и отнюдь не богатырь, в отличие от капитана, который даже в открытом море при любой погоде находит время для упражнений с двухпудовой гирей.

Николай Петрович рассудил: когда придёт время предъявить Крузенштерну секретную инструкцию, подписанную государем, чтобы принять управление походом на себя, — капитан вряд ли подчинится, и симпатии сплочённой команды будут на его стороне. Для того-то и нужен Американец, чтобы помочь Резанову выиграть эту схватку. Случись что, безалаберный здоровяк встанет рядом с камергером или даже между ним и моряками. А ещё — выполнит по пути советы англичан, вместо камергера сея рознь среди спутников и обращая на себя их ненависть.

Вскоре за обедом в кают-компании Николай Петрович улучил подходящий момент и обратился к Толстому с какой-то пустяшной просьбой, начав речь словами:

— Ваше сиятельство…

А когда офицеры с пассажирами удивлённо посмотрели на обоих, повторил:

— Ваше сиятельство!

Изощрённый расчёт Резанова оказался точным. До сих пор никто специально не задумывался, что граф Толстой — единственная титулованная особа на судне. Мичмана-картографа барона Беллинсгаузена можно было в расчёт не брать: и титул пожиже, и обращения особого ему не полагалось — лишь ваше благородие, как любому другому дворянину. Но если государев посланник и камергер начал сплошь и рядом величать графа не по имени-отчеству, а его сиятельством, остальным волей-неволей пришлось последовать установленному порядку…

…соблюдения которого Фёдор Иванович теперь уже требовал. Резанов сделался ему симпатичен — и, не теряя времени, нашёл возможность подлить масла в огонь графской гордыни. Гвардии поручик Толстой по Табели о рангах превосходил чином остальных офицеров, уступая лишь капитан-лейтенантам Крузенштерну и Лисянскому. Однако и у них в подчинении не находился, поскольку был кавалером свиты: на это Резанов обратил при случае внимание графа.