Луиза Кент - Они шли с Васко да Гама

«3 марта мы достигли Сан-Браза, где наловили анчоусов, тюленей и пингвинов, — этих важных, бескрылых птиц. Мы засолили их для дальнейшего пути. Свежего пингвина есть нельзя. Соленый пингвин — тоже не еда, но хорошо и то, что у нас вообще есть пищал «Господь послал нам такой хороший ветер, что 20 марта мы смогли обогнуть Мыс Доброй Надежды. Все мы пока здоровы, хотя временами чуть не умирали от холодных ветров. Я думаю, это было не столько от холода, сколько от того, что мы слишком уж привыкли к жаркой погоде. Мне холодный ветер нравится больше, чем жара в мощеном дворике Гозиля. Когда мы обогнули Мыс и увидели, что теперь направляемся к Португалии, то матросы начали кричать от радости и упали на колени, молясь и благодаря Бога.

«Я все время был на «Сан-Габриэле», помогая Адмиралу сводить счета по путешествию. Васко да Гама сказал штурману и матросам, которых заковал в цепи во время мятежа:

— Что вы скажете теперь о стыде, которым вы покрыли себя, когда из страха перед штормом хотели уклониться от великого дела совершенного нами?

Штурман не сказал ничего. Ответил один из матросов, по имени Жоан д’Амейхейра:

— Сеньор, мы поступали так, как подсказывала нам наша природа. Вы поступили так, как подсказала вам ваша. Сейчас, сеньор, в день столь великой радости, разве нельзя простить нас?

Васко да Гама ответил:

— Я прощаю вас. В моем сердце нет гнева на вас. Ио по тому обету, который я дал, я поведу вас к королю в цепях. Я буду просить его о милости для вас и ваших детей, но цепи будут напоминать об этом опасном путешествии, слава которого будет на вас, пока вы живы.»

«Потом он велел вынести на палубу подарки, присланные королем Мелинди и разделил их между командами обоих судов. Он подарил мавританским лоцманам одежды из желтого атласа, какие им и хотелось. Эти лоцманы были полезны на западном берегу Африки, даже не бывав здесь ни разу, так как хорошо знали звезды. Шон помогал им со своей астролябией и компасом, и записывал то, что они говорили ему, и рисовал много карт ночного неба, чтобы потом показать их Закуто, своему учителю.»

«В течение 27 дней ветер был попутным. Потом настали штили. Мы попали в такое место, где растет трава, называемая саргассы. Она росла высоко над водой и причиняла нам много хлопот. Я думаю, это была худшая часть всего путешествия: суда, медленно движущиеся среди водорослей, блеск солнца на воде, звук постоянно работающих насосов, труд людей на них, когда пот заливает глаза и струится по спинам. Вид у нас очень странный. У тех из нас, кто еще жив…»

«Были и грозы, извергавшие на нас огонь из нависших туч. В одну из таких гроз мы потеряли из виду «Сан-Габриэль». Мы плывем к Португалии, не дожидаясь капитана Васко. Таков был его приказ».

Однажды, когда суда стояли, заштилев, в горячем, дымящемся море у берегов Гвинеи, от Адмирала пришла шлюпка с просьбой капитану Коэльо прибыть на «Сан-Габриэль».

— Ваш брат тоже должен прийти, сеньор, — сказал матрос, принесший это извещение, — и оба О’Коннора. Капитан Пауло хочет видеть вас всех.

— У него цинга? — спросил Николай Коэльо.

— Не знаю, сеньор, я не доктор. Он лежит в постели целый день; он едва ли вставал с тех пор, как нет ветра. Он лежит и улыбается, — вы знаете его улыбку, сеньор, — и смеется со своим братом о том, что они выделывали мальчиками. Ему хочется видеть попугаев и послушать их речи. И арфу и гитару; вы должны захватить и их. Он как будто весел, сеньор, только ослаб и устал от путешествия.

«Сан-Габриэль» слегка покачивался в море горячего, расплавленного стекла. Все паруса были подняты, но слабое дуновение ветерка едва-едва шевелило их. Вымпела на гафелях свисали на тусклые паруса вялыми, красными тряпочками. Красный крест на гроте выцвел в красно-бурый и почти не отличался по цвету от самого паруса.

Под «Сан-Габриэлем», в зеленой воде, виднелось его отражение, — путаница искривленных мачт, колышущихся парусов, искаженного корпуса, омываемая знойным зеленым светом. Когда корабль покачивался на вспухающих стеклянных волнах, на боку у него показывалась бахрома буро-зеленых водорослей и ракушек. Задыхающийся стук, слышимый снаружи, шел от насосов, откачивающих воду, которая просачивалась там, где смола и конопать потеряли непроницаемость.

В каюте было прохладнее, чем на знойной палубе. Сначала Шон не видел почти ничего; глаза у него были ослеплены, потом он различил сеньора Пауло; тот лежал на кровати Адмирала. Его лицо было так бледно, что едва выделялось на тонкой белой наволочке подушки. Золото волос и бороды почти совсем превратилось в серебро. Под блестящими голубыми глазами легли темные тени, но сами глаза взглянули на гостей весело, как и прежде.