Всеволод Соловьев - Волхвы. Дилогия

— Отец, будущее не страшит меня, — спокойно ответил Захарьев-Овинов.

Долго они ещё беседовали. Захарьев-Овинов ясно видел, как старец все слабеет. Он даже хотел испробовать свою прежнюю силу, для того чтобы поддержать в нём жизнь. Но Ганс фон Небельштейн запретил ему это.

— Не вмешивайся в действия природы, — сказал он ему, — и не противься моей воле. Я хочу расстаться с этим, давно уже надоевшим мне и тяжким для меня телом. Час мой пришёл. Солнце ещё не успеет взойти, как я покину бренную мою оболочку, которая начнёт предаваться обычному разрушению. Сын мой, завтра утром ты меня похоронишь в готовой уже для меня могиле, в известном тебе подземелье этого замка, в склепе, куда я не раз тебя водил в прежние годы, где покоится прах великих розенкрейцеров… Там и для тебя есть место…

— Я лягу там, где придётся, — тихо произнёс Захарьев-Овинов.

— А теперь, — слабеющим голосом сказал старец, — теперь возьми книгу, в которой я вписал великие двадцать два правила, переданные от древности посвящённым… Перечти мне их… Мои глаза уже почти ничего не видят…

Великий розенкрейцер исполнил желание старца и начал читать ему двадцать два правила развития воли, постигнув и исполнив которые, человек делается победителем и владыкой природы. Эти двадцать два правила, преподанные от древности легендарным Гермесом Тотом и затем разъяснённые и дополненные величайшими адептами оккультизма, составляли драгоценное сокровище розенкрейцеров. В них действительно заключалась глубокая человеческая мудрость.

Хотел ли умиравший старец в последний час своей земной жизни ещё раз окунуться в ту холодную глубину, откуда он черпал все свои силы. Или, быть может, надеялся он, что погибший, заблудившийся, как ему казалось, разум великого розенкрейцера, увидя себя вновь в знакомой, полной очарований и соблазнов сфере, почувствует свою ошибку и вернётся на тот путь, по которому когда-то шёл он так победоносно?..

Как бы то ни было — он слушал чтение, весь превратясь во внимание и не спуская глаз с Захарьева-Овинова. Но через несколько минут всё возраставшая слабость охватила его, голова стала кружиться, сердце все медленнее и медленнее билось, кровь в жилах начинала останавливаться. Он понял, что умирает.

— Сын мой, — прошептал он едва слышным голосом, — прощай!..

Захарьев-Овинов сложил книгу, кинулся к старцу. Тот хотел приподнять руку — и не мог, хотел сказать что-то, но язык уже не слушался. Да и мысли остановились. Когда Захарьев-Овинов приложил ухо у груди старца — сердце уже не билось. Тогда он закрыл глаза почившего, поцеловал его холодный лоб и долго стоял, печально глядя на черты того, кто имел такое значение в его жизни.

Было время, когда он почитал этого старца высочайшим существом в мире, когда каждое его слово было для него истиной и законом. Он и теперь знал, что в этот час на земле не стало человека, обладавшего истинными, высшими познаниями сил и действий природы. Человек этот «имел дар пророчества, и знал все тайны, и имел всякое познание и всю веру, так что мог и горы переставлять…»… Но этот человек «не имел любви», прожил всю свою долгую жизнь, питаясь только своим разумом, вдали от жизни и презирая её, а потому «он был — ничто». Он умер утомлённым, неудовлетворённым, с сознанием, что все его силы и знания не принесли и не могли принести ему счастья. Эти силы и знания убили в нём все чувства, сделали его до того ко всему безучастным, что он не испытывал даже потребности пользоваться ими. Они лежали в нём как никому не нужный клад. Подобно безумному скряге, он не употреблял их ни для себя, ни для других и теперь унёс их с собою в могилу. Все эти чудные силы и знания только скудно питали его гордость и оказались бесполезными, а потому он, их владелец, был — ничто. В течение столетия он достигал знания, почёл себя на его вершине, и, умирая, не знал, что ждёт его за той дверью, которая теперь перед ним открылась…

Всю ночь просидел Захарьев-Овинов перед трупом старца, погруженный в свои мысли и будто снова переживая всё своё прошлое. Когда настал день, он приступил к исполнению своего долга перед почившим учителем. Он омыл его тело и, принеся из лаборатории все необходимые предметы, посредством семи лёгких уколов и вспрыскивания некоторой известной ему эссенции превратил труп в мумию, уже неспособную подвергнуться разложению.

Затем он снёс останки учителя в склеп и похоронил его там с соблюдением всех правил, похоронил его именно так, как с основания братства каждый новый глава розенкрейцеров хоронил своего предшественника…