Всеволод Соловьев - Васька

Серьезную и опасную болѣзнь мнѣ пришлось перенести въ моемъ дѣтствѣ. Долго меня лечили всякими способами, но болѣзнь моя только усиливалась, и наконецъ, было рѣшено приступить къ операціи.

Доктора нашли, что хлороформъ на меня вредно подѣйствуетъ, а потому я, двѣнадцатилѣтній, познакомился со всѣми ужасами настоящей пытки…

Когда все было окончено, страшное напряженіе нервовъ смѣнилось полнымъ упадкомъ силъ, и я погрузился въ полусонъ, въ забытье, и уже не сознавалъ совсѣмъ окружающаго.

Придя, наконецъ, въ себя и открывъ глаза, я увидѣлъ, что дверь въ мою спальню заперта и недалеко отъ кровати, въ креслѣ, дремлетъ фельдшеръ. Я былъ такъ слабъ, что не могъ шевельнуться и лежалъ, припоминая всѣ перенесенныя мною муки, послѣ которыхъ боль, испытываемая мною теперь, казалась мнѣ ничтожной.

Вдругъ, гдѣ-то близко, близко отъ меня, я разслышалъ слабый пискъ. Еще не успѣлъ я подумать о томъ, что бы такое это могло быть, какъ на кровать ко мнѣ прыгнулъ хорошенькій котенокъ. Поднявъ хвостъ и осторожно ступая бархатными лапками, онъ подобрался къ самому лицу моему, потерся мордочкой о мою щеку и замурлыкалъ. Потомъ онъ усѣлся у меня на груди и сталъ глядѣть мнѣ въ глаза своими большими круглыми глазами.

Съ большимъ усиліемъ я поднялъ руку и погладилъ его. Онъ замурлыкалъ еще громче, опять потянулся къ лицу моему и сталъ меня лизать горячимъ, маленькимъ и жесткимъ, какъ щеточка, языкомъ.

Я вспомнилъ, что этого котика принесли къ намъ утромъ; но тогда я не обратилъ на него никакого вниманія, весь полный ожиданій мучительной смерти, — я думалъ, что умру непремѣнно.

— Васька! Васька!.. — шепталъ я, продолжая гладить котика. Голова моя очень устала, и вѣрно потому я не могъ придумать ему какого-нибудь особеннаго прозвища и остановился на общекошачьемъ имени «Васька».

— Вася! Васька! Васинька! — повторялъ я, чувствуя вдругъ приливъ необыкновенной нѣжности къ этому лижущему меня звѣрьку. Я охватилъ его мордочку, сталъ цѣловать ее и наконецъ, самъ не зная почему, громко заплакалъ.

Фельдшеръ очнулся отъ своей дремоты и съ безпокойствомъ подбѣжалъ ко мнѣ…

Таково было начало моего знакомства и моей дружбы съ Васькой. Мнѣ необходимо было лежать послѣ операціи очень долго — я теперь ужъ не помню, сколько именно времени, но кажется, — недѣли три, четыре. Въ первые дни мнѣ запрещали даже шевелиться и почти морили меня голодомъ. Мученій было довольно, но я зналъ, что самое страшное прошло, зналъ, что теперь уже не умру — и выказывалъ большое терпѣніе.

Только, конечно, лежать и голодать, когда хотѣлось ходить и ѣсть, было очень скучно. Но Васька развлекалъ меня сколько могъ. Онъ не разлучался все это время со мною, почти не отходилъ отъ моей кровати. Пѣлъ мнѣ свои пѣсни, лизалъ меня своей «щеточкой», показывалъ мнѣ все свое необыкновенное танцевальное искусство, когда я привязывалъ бумажку къ шнурку и, начиналъ играть съ нимъ.

Наконецъ, мнѣ разрѣшено было встать, и мало-по-малу я вернулся къ обычной жизни — къ урокамъ и развлеченіямъ.

Дружба моя съ Васькой оставалась неизмѣнной. Онъ сдѣлался членомъ нашего семейства, очень быстро росъ, толстѣлъ и скоро превратился въ большого, великолѣпнаго кота, съ хитрыми черными разводами на спинѣ, съ бѣлой грудью и бѣлыми передними лапками. Такимъ образомъ онъ похожъ былъ на франта въ бѣломъ галстухѣ и бѣлыхъ перчаткахъ.

Онъ нѣсколько потерялъ грацію первой юности, но за то съ каждымъ днемъ пріобрѣталъ все больше и больше солидности и важности. Не только я, но и всѣ у насъ въ домѣ его любили; особенную къ нему слабость чувствовалъ отецъ мой. И Васька пользовался этой слабостью: мѣшать работѣ отца — и входить къ нему въ кабинетъ, безъ особенно важнаго дѣла, никто и никогда не рѣшался, но Васька пробирался туда отъ нечего дѣлать, изъ празднаго любопытства, обнюхивалъ всѣ углы, знакомился со всѣми книгами, потомъ рѣшительно, безшумно, вспрыгивалъ на спинку кресла хозяина, оттуда къ нему на плечо и, тихонько мурлыча, слѣдилъ своими блестящими глазами за мѣрными движеніями неутомимаго пера. Только когда ужъ мурлыканіе становилось черезчуръ громкимъ, отецъ вставалъ, отпиралъ дверь и вѣжливо просилъ Ваську объ выходѣ…

Послѣ обѣда мы обыкновенно проводили около часу въ большой, длинной гостиной. Отецъ полулежалъ на своей любимой кушеткѣ, мы всѣ размѣщались кругомъ него и принимались за всякія лакомства, до которыхъ, особенно благодаря родительскому примѣру, были большими охотниками. Васька непремѣнно находился тутъ же. Если на него не обращали особеннаго вниманія, онъ легкимъ, неслышнымъ прыжкомъ вскакивалъ на столикъ или кому-нибудь на колѣни и всегда кончалъ тѣмъ, что дѣлался центромъ всѣхъ, взглядовъ. Тогда онъ принимался за самыя уморительныя гримасы, — зѣвалъ, дергалъ хвостомъ, поводилъ ушами и усами, умывался лапкой и вдругъ, изогнувшись въ дугу, отскакивалъ въ сторону и начиналъ, какъ сумасшедшій, метаться но комнатамъ.