Абрам Каган - Преступление и совесть

Часа в два дня из Киевского окружного суда позвонили в редакцию. К телефону подошел Исай Ходошев.

— Несколько экземпляров? — переспросил сотрудник редакции.

— Да, в киосках невозможно достать даже одного экземпляра.

— А разве ваше ведомство не получает газету? — удивился Ходошев. Но на этот вопрос ответа не последовало.

Когда Ходошев повесил трубку, его подозвал к себе Всеволод Чаговец.

— Мне кажется, — сказал он, — что такой опытный репортер, как вы, Исай Давидович, должен знать, что нашу газету не читают в судебных кругах.

— Я думал, они уже начали читать, — попробовал оправдаться репортер.

— Начали? — рассмеялся Чаговец и обвел глазами комнату. Увидев Лирова, он окликнул его: — Моисей Ильич, а Моисей Ильич!

У Моисея Ильича была привычка смотреть поверх очков. Улыбка его заключала в себе нечто язвительное, желчное. «Лиров улыбается желчью», — говорили о нем. Теперь, услышав, о чем речь, он прижмурил один глаз, за лацкан притянул к себе Ходошева и зло сказал ему:

— Молодой человек, раввина или цадика вы когда-нибудь видали?

— Видал, Моисей Ильич.

— Видали? Так, вероятно, знаете, что свиного мяса он в рот не берет?

— Знаю, Моисей Ильич.

— Тогда вы не должны забывать, что для учреждений, где работают чаплинские, буковские, щегловитовы, наша «Киевская мысль» так же запретна, как свиное мясо для фанатичного набожного еврея. О Голубеве и Пуришкевиче и говорить не приходится. Не забывайте, что в нашей газете упоминаются такие недопустимые и отвратительные для них слова, как социализм, революция. Кроме того, в ней работают такие набожные евреи, как вы, например.

— Или вы, к слову сказать, господин Лиров, — пошутил Ходошев.

— Я? Я давно уже оправдан, а эти слова для меня очень хорошо пахнут. Да к чему мне вам сказки рассказывать, если сами знаете их не хуже меня… Так вот, если разговариваете с таким чиновником, не задавайте ему сложных вопросов.

Послышался хриплый, прерывистый смех. Лиров и Ходошев увидели, что Чаговец хочет спичкой зажечь свою набитую трубку, но она никак не разгорается. Он кашляет, смеясь:

— Так-так, Моисей Ильич, учите, учите нашего Шерлока Холмса, а то он вскоре у самого Щегловитова захочет взять интервью для нашей «Мысли».

— Скажете, плохое интервью я взял у Чаплинского? — Ходошев хотел весь этот эпизод обратить в легкую шутку.

— Да, сенсация номер один! — Лиров поднял указательный палец.

— И какая сенсация! — поддержал его Чаговец.

— Так и говорите, — рассмеялся сам Ходошев.

В это время в комнату вошел священник, сопровождаемый швейцаром.

— Вот этот господин, — сказал швейцар священнику, указывая на Ходошева, — вам пояснит все, что вас интересует. Исай Давидович, выслушайте, пожалуйста, батюшку.

И швейцар вышел.

— Садитесь! — предложил Ходошев пришедшему.

Три газетчика ожидали, что скажет священник.

— Благодарю! — Священник осторожно сел на подвинутый ему стул. Из-под его широко разросшихся бровей выглядывали ищущие глаза. — Я из Лавры, — начал он. — Евстафий меня звать. — Он сильно закашлялся и протянул руку, словно прося воды.

Лиров мигнул Ходошеву: принеси, мол, воды.

— Сейчас, сейчас, батюшка.

— Ничего, пройдет. Астма меня донимает. — Принесенный стакан воды священник отодвинул. — Я хотел бы, молодые люди, познакомиться с автором сегодняшней статьи… С Бразуль-Брушковским хотел бы познакомиться… Скажите, он христианин?

— Сейчас, батюшка, позвоним ему. Какой телефон у Бразуля? — Ходошев поискал в записной книжке. — Сейчас, сейчас, батюшка. Да вот он: 15–63. Сразу же позвоню ему. — Ходошев вышел в соседнюю комнату и вскоре вернулся. — Договорились, он живет совсем недалеко отсюда — в начале Крещатика. Он сказал, если пожелаете подождать, так он скоро придет.

— Я подожду.

Подняв полу серой рясы, священник достал из кармана брюк платок и стал вытирать глаза.

— В прошлом году меня вызвал прокурор, — начал рассказывать он, — прокурор Чаплинский. Позвали меня в дом, что напротив памятника Хмельницкому, и там он со мной долго беседовал об убийцах отрока. Очень тяжелая беседа была. А сегодня я прочитал в вашей газете подробно об этом убийстве. И вот я пришел узнать, так ли все произошло, как в газете повествуется. Ах, господи, какая безумная жертва… Неужели этот Бразуль-Брушковский всю правду знает?.. Меня тогда Чаплинский припугнул… — Священник опять закашлялся.

Газетчики, находившиеся в комнате, внимательно слушали отца Евстафия. Они заметили, что, несмотря на изматывающий кашель, заставляющий его приподыматься на стуле и краснеть от напряжения, он все же крепится и хочет рассказать все то, что мучило и давило его.