Абрам Каган - Преступление и совесть

— Из провинциальной газеты… А мне известно, что Алексей Максимович с уважением относится к вашей газете. Он помнит, что у вас в редакции работают Войтоловский и Яблоновский…

— Простите, Михаил Михайлович, что перебиваю вас. В нашей газете сотрудничает Бразуль-Брушковский…

— Какой Бразуль-Брушковский?

— Очень благородный человек. Он частным образом занимается расследованием дела об убийстве Ющинского и намерен доказать, что убийство совершил не несчастный Мендель Бейлис, а банда воров в доме чиновницы Веры Чеберяк.

— Рассказывайте, рассказывайте, это интересно. Что-то об этом было в прессе, но хочется знать поподробнее. Кто же этот Бразуль-Брушковский?

— Не знаю — русский он или украинец, — начал Ходошев.

— Это неважно, лишь бы был порядочный и честный человек.

Газетчик красочно и живо рассказал Коцюбинскому то, что он сам узнал от Бразуль-Брушковского, рассказал и о том, как они вместе с Бразулем не раз ходили к приставу Красовскому. Со всеми подробностями он обрисовал «малину» на Лукьяновке.

Украинский писатель внимательно выслушал всю историю и наконец сказал:

— Погодите, погодите, у вас, мне кажется, работает также Всеволод Чаговец?

— У нас, Михаил Михайлович.

— Если не ошибаюсь, он по какому-то поводу обращался к Алексею Максимовичу, — припоминал писатель.

— Весьма возможно, но я об этом не знаю, — пожал плечами Ходошев.

Коцюбинский внимательно посмотрел на своего гостя, а затем тихо спросил:

— Так что же привело вас ко мне в такую метель?

— Что меня привело к вам?.. — задумавшись, переспросил Ходошев. — Вы, Михаил Михайлович, конечно, читали в «Русском богатстве» и в других передовых изданиях воззвание к русскому обществу…

— Знаю, знаю об этом, — перебил его Коцюбинский, — и читал, конечно. Я одобряю воззвание и готов его подписать. — Коцюбинский на миг задумался и продолжал: — Я, безусловно, пожелал бы, чтобы там было написано «и к украинскому обществу»… Понимаете, дело происходит в Киеве, на Украине, но… по сути, это ничего не меняет.

Обдумывая слова писателя, Ходошев, заложив руки за спину, прошелся по комнате, взволнованно сказал:

— Мне понятно, о чем вы говорите, Михаил Михайлович. Народ численностью в тридцать миллионов принято считать «инородцами», как и нас.

— Как вас? — Коцюбинский поднял добрые, внимательные глаза.

— Да. Как вам известно, мы — евреи — причислены к «инородцам» в русской империи…

— Ах да, — улыбнулся писатель, разглаживая концы своих подкрученных усов. — Понял, понял. Вы должны знать, что не только я один подпишусь под воззванием, — я об этом уже думал. Присоединятся и такие мастера сцены, как Мария Константиновна Заньковецкая, Микола Карпович Садовский, Тобилевич. И друзья их не отстанут.

— Блестящая мысль! — обрадовался Ходошев. — Где, по-вашему, теперь играет труппа?

— Где они находятся, хотите знать? Минуточку… Как мне известно, они теперь гастролируют в Петербурге, вся труппа там.

— В Петербурге?.. — как бы про себя произнес газетчик. — Далековато от нас.

— Будь я на вашем месте и в ваших летах, меня бы это не остановило. Разве до Петербурга далеко? Поезд за двое суток доставит вас… Но не забывайте, что речь идет о Заньковецкой! Она, возможно, так обременена театральными делами, что, может, и не знает об этой мерзости, о навете. — Коцюбинский дружески положил руку на плечо Ходошева и сердечно добавил: — Послушайте меня, поезжайте к нашей Заньковецкой, она будет очень рада, что не забыли о ней. А может, она уже и выполнила свой долг?.. Возможно, не знаю…

Ходошев был настолько увлечен подсказанной ему мыслью, что даже не расслышал последних слов Коцюбинского. Попрощавшись, он устремился к выходу.

— Молодой человек, — остановил его писатель, — вы забыли свои заметки.

Ходошев смутился. Взяв из рук Коцюбинского свой блокнот, он бегом направился в редакцию, на Фундуклеевскую улицу. В тот же вечер он уехал в Петербург, полный надежд на встречу со знаменитой украинской актрисой.

На одном из нелегальных собраний социал-демократов студент Яков Ратнер впервые встретился с Настей Шишовой, установившей к тому времени связи со многими товарищами из рабочих кругов. Первая их беседа не была дружеской.

— Вы курсистка?

— Курсистка.

— Петербургская?

— Почему вы думаете, что петербургская? — усмехнулась Настя.

— По одеянию вашему вижу, по тому, как причесываете волосы.