Абрам Каган - Преступление и совесть

— Не твое дело…

Улучив момент, Тимка сорвался с места и в одно мгновение исчез за дверью.

Городовой и филер переглянулись. От злости толстые щеки филера надулись, он даже присвистнул: фью-у-у! Это могло означать: оба мы остались в дураках…

Кто-то рассмеялся.

Одураченные блюстители порядка удрученно оглядывали присутствующих и медленно пятились к выходу.

Рабочие сначала молча улыбались, но после их ухода разразились смехом.

— Товарищи, смейтесь потише, фараоны могут еще вернуться, — спокойно и сдержанно сказал Петр Костенко.

В этот зимний день в редакции «Киевской мысли» Исая Ходошева снова хвалили за его энергию и преданность интересам газеты и ее читателей.

После опубликования воззвания к русскому обществу в журнале «Русское богатство» и перепечатки его многими либеральными газетами видные деятели стали присоединять свои подписи к тем, кто сразу же подписался под воззванием. В московских, киевских, одесских и харьковских газетах появились письма с просьбой присоединить подписи к большим спискам протестующих против диких обвинений в адрес еврейского населения.

В газете «Киевская мысль» в отделе «Кто приехал и где остановился» Ходошев вычитал, что Коцюбинский, прибывший из Чернигова, остановился в гостинице «Россия». Ходошеву было известно, что писатель болен, что летом он был на Капри и посетил Горького. Он, нужно полагать, хоть немного подлечился на южном воздухе, значит, можно наведаться к нему утром и побеседовать, а возможно, и взять интервью — ведь недавно в Петербурге вышел сборник его произведений на русском языке.

Обычно Коцюбинский по утрам работал за письменным столом, но в это утро он даже и не собирался садиться к столу — ему необходимо было повидаться с профессором Стражеско, тот обещал сегодня же показать больного писателя профессору Образцову — своему учителю. Оба медика хорошо знали недуг Коцюбинского, все время наблюдали за ним. Поэтому писатель по приезде в Киев сразу же посетил профессора Стражеско на дому. Тот хоть и нашел улучшение в состоянии больного, все же счел нужным посоветоваться с Образцовым. По мнению Стражеско, Коцюбинскому лучше было бы провести тяжелый зимний период на божественном острове Капри. Именно об этом он и хотел посоветоваться со своим учителем.

Коцюбинский ожидал лошадей профессора Стражеско, которые должны были доставить его в клинику. Но тут раздался стук в двери и в номере появился разгоряченный Ходошев. Он предстал перед Коцюбинским в темно-синем костюме, белоснежной сорочке, на которой чернел изящный галстук.

— Доброе утро, Михаил Михайлович, — поклонился Ходошев.

— Приветствую вас. Садитесь, пожалуйста, — писатель подал руку пришедшему и указал на стул.

В это время сильный ветер распахнул форточку.

— Будьте любезны, молодой человек, прикройте форточку, — попросил Коцюбинский, натягивая на плечи клетчатый плед, перекинутый через спинку стула.

Газетчик придвинул к окну стул, взобрался на него и прикрыл форточку.

— Я немного простужен с дороги, — пояснил Коцюбинский, кутаясь в плед.

— На Капри теперь, безусловно, теплее, — улыбаясь заметил Ходошев.

— Да. Вскоре опять собираюсь туда, там Горький, а близ него всегда тепло, — ответил Коцюбинский. — Но представьте себе, что и там может иногда пригодиться плед, подаренный мне Алексеем Максимовичем. Садитесь, почему стоите?

— Я молод и здоров.

— Очень хорошо, что здоровы, но все-таки садитесь, прошу вас, если хотите о чем-то со мной побеседовать.

Взяв со стола свежий номер газеты «Киевская мысль», Ходошев представился:

— Я — сотрудник редакции этой газеты.

— Очень приятно. А я постоянный ее читатель. Кстати, вчера вечером меня встретил на вокзале знакомый журналист из редакции газеты «Рада» и обещал прийти сегодня утром, но…

— Так пока пришел я, Михаил Михайлович.

— Очень рад. Прошу прощения, как величать вас?

— Ходошев Исай Давидович. Может, я пришел слишком рано?

Писатель подумал, что Ходошев чувствует себя несколько скованно.

— Не стесняйтесь, Исай Давидович. Я ведь не министр или какой-нибудь государственный сановник, всего только литератор, да и то не из Петербурга, даже не из Москвы, а из Чернигова, из глубокой провинции.

— А я из провинциальной газеты, — заулыбался Ходошев и заметил на открытом лице Коцюбинского ироническую улыбку.

Писатель скинул плед с плеч и, словно вспомнив о чем-то, мягким движением погладил оголенный череп и скороговоркой произнес: