Абрам Каган - Преступление и совесть

В ту ночь, когда у него хотели вырвать признание и добиться, чтобы он подписался под протоколом, Бейлис потребовал вызова жены, хотел сказать ей, что нужно нанять адвоката. Но следователь отклонил его требование и хладнокровно заявил:

— Бейлис, мы стремимся добиться истины, а в этом только вы один можете нам помочь…

Отчаяние охватывает, когда слышишь эту явную бессмыслицу. Какая еще может быть истина, если ты сам ничего не знаешь, а тебя, ни в чем не повинного, оторвали от жены и детей, от службы, от всего мира, заточили в каменном мешке да еще навязывают такое страшное обвинение! Посадили сперва в одиночку — темную и сырую камеру без света и воздуха, не разрешили даже прогулку, которая по закону положена: двадцать — тридцать минут походить по тюремному двору! Не признаешься, что ты, Мендель Бейлис, убийца невинного мальчика, — так сиди взаперти. Можешь кричать, можешь бесноваться до потери сознания — никто тебе не откроет кованную железом дверь и словом никто не обмолвится, на вопрос не ответит, даже не посмотрит на тебя. Пропадай один-одинешенек!..

Бейлису начинало казаться, что у него отнялась речь; он ходил взад и вперед по камере, разговаривал сам с собой, беспрерывно повторяя: «В чем же ты, Мендель Бейлис, провинился, что так страдаешь и маешься? За какие грехи? Может, за грехи отца, деда, прадеда тебя так мучают?» Фененко однажды сказал: «Если вы не согрешили, Бейлис, то ваша родня, соседи ваши грешны…»

— Кто согрешил, ваше высокоблагородие? — испуганно спросил тогда Бейлис. — О чем вы говорите, бог с вами…

— Ступайте, Мендель Бейлис, в камеру и подумайте, как следует подумайте. А завтра, когда вызову вас, чтобы выложили всю правду, ничего не утаивая. Я ведь вижу вас насквозь и знаю, о чем вы думаете.

— И что же вы, ваше благородие, обо мне знаете?

— Вы таскали Андрюшу по полу, а затем шилом искололи его всего…

— Бог с вами, ваше благородие, полно вам такое говорить!

— Я буду говорить до тех пор, пока сами не раскроете свое сердце и, как честный, благочестивый еврей, во всем признаетесь.

— Не в чем мне признаваться, за мной нет никаких грехов.

Нафиксатуаренный, аккуратный, подтянутый Фененко неотступно стоял перед глазами Бейлиса, где бы он ни находился — сидел ли, спал, ел… Мендель неизменно видел его перед собой. Что можно сделать, если ты под семью замками и с тобой разговаривает один только следователь, который страшными своими обвинениями окончательно выматывает тебе душу?..

На допросах Бейлис неоднократно замечал, что следователь часто подолгу задумывался, лицо его хмурилось, глаза рассеянно скользили по бумагам, лежавшим перед ним на столе. Выступающие на лбу и щеках росинки пота следователь безуспешно старался промокнуть платком. Он часто вставал с места, подходил к Бейлису, вглядывался в его лицо, тщась найти у него ответ на тревожившие его вопросы. Потом снова садился и углублялся в протоколы.

А папка с протоколами с каждым днем разбухала все больше.

— Что же будет дальше, Бейлис? Так и будете все отрицать?

— Я ведь говорил вам, господин следователь, что меня держат здесь понапрасну.

— Но кто же все-таки повинен в убийстве мальчика?

— Этого я не знаю. Знаю только одно — я в этом не виноват.

— Я все слышу — «не виноват», «не виноват». Выходит, я виновен, не иначе. Вы, Менахем-Мендель Тевьев, безусловно, считаете, что я изверг, палач. Правда ведь? Смотрите мне в глаза и отвечайте.

Бейлис смотрел прямо в глаза следователю.

— Правда — я палач? — переспросил Фененко.

Арестованный не находил слов для ответа. Он глядел на тщательно выбритое лицо следователя, на тоненькие усики над верхней губой и молчал.

— Конечно, я палач — Василий Иванович Фененко… — повторял следователь.

— Вы — палач? Не знаю…

— Вы определенно так думаете: они, русские люди, все злые, люди без совести. Правда же, вы так думаете, Бейлис? Отвечайте только правду.

— Не знаю… — Опустив глаза, Бейлис недоуменно пожимал плечами. — Ничего не знаю… — повторял он дрожащими губами.

— А я знаю. И вы, Бейлис, должны поверить, что мне гораздо тяжелее, чем вам…

— Вам тяжелее? О чем вы говорите, господин следователь!

— Да, да. Вы сидите в тюрьме, и другие думают о вас, думают, как помочь вам в постигшей беде. А кто думает обо мне? — Фененко замолк, долго глядел на опустошенное, измученное лицо Бейлиса. — Вы, Бейлис, имеете полное право мне не верить. Но знайте, я не повинен в ваших страданиях. Вы должны понять, что должен чувствовать человек, действующий по принуждению… Вот почему мне тяжело. Понятно вам?