Курбан Саид - Али и Нино [litres]

– О чем ты думаешь, Али-хан? – спросила она, задумчиво потирая свой подбородок. – Может, облить его водой из тонкого шланга ночью или бросить на него кошку днем? Нет, давай-ка я каждое утро стану делать упражнения в саду у фонтана. И его заставлю делать их вместе со мной, а то скоро совсем растолстеет. Или лучше-ка защекочу его до смерти. Я слышала, что от щекотки человек может умереть, а он ее очень боится.

Она рассуждала о плане мести до тех пор, пока не засыпала, а евнух на следующее утро являлся с новым докладом:

– Али-хан, Нино-ханум стоит у фонтана, делая какие-то странные движения руками и ногами. Я боюсь. Аи, Аллах, она сгибается вперед и назад, словно тело ее совсем без костей. Возможно, она молится какому-то неизвестному Богу. И хочет еще, чтобы я повторял эти движения. Но я праведный мусульманин и стану так выгибаться только перед Аллахом. Я так переживаю за ее кости и за свое душевное благополучие!

Освобождение евнуха от обязательств не привело бы ни к чему. Его заменил бы другой, ибо дом без евнуха был совсем немыслим. Кто бы стал присматривать за женской прислугой в доме, вести счета, распоряжаться деньгами и проверять расходы. Этим может заниматься лишь евнух, у которого нет никаких желаний и которого нельзя подкупить. Поэтому я лишь углубился в изучение зеленой линии из маленьких флажков вокруг Баку, не удостоив его ответом.

– Может, все-таки пригласить эту пожилую женщину из мечети Абдул-Асима? – спросил евнух, откашлявшись.

– Зачем, Яхья Гулу?

– Чтобы изгнать злых духов из тела Нино-ханум.

Я вздохнул, зная, что мудрой женщине из мечети Абдул-Асима не под силу будет справиться с европейскими духами.

– Думаю, в этом нет особой необходимости, Яхья Гулу. Я сам знаю, как изгонять их, и займусь этим при первой же возможности. Теперь же мне следует сконцентрироваться на этих маленьких флажках.

Глаза евнуха заблестели от любопытства и страха.

– Ваша родина станет свободной, когда зеленые флажки вытеснят красные? Не правда ли, хан?

– Правильно, Яхья Гулу.

– Почему же вы тогда не расставите зеленые флажки сразу по местам?

– Я не могу этого сделать, Яхья Гулу, не так уж я могуч.

– Вы должны молиться Аллаху, чтобы Он наделил вас силой, – ответил он, посмотрев озабоченно, – на следующей неделе начинается мухаррам. Если вы помолитесь Аллаху во время мухаррама, Он, несомненно, наделит вас силой.

Смутившись, я сложил карту. Болтовня евнуха начинала действовать мне на нервы. Нино не было дома. В Тегеран приехали ее родители, и Нино целыми днями пропадала на снятой знаменитой семьей вилле. Там Нино познакомилась с другими европейцами, постаравшись скрыть этот факт от меня. А я, узнав об этом, из жалости к жене не стал подавать виду.

Евнух стоял неподвижно в ожидании моих приказов. Я подумал о Сеиде Мустафе, своем друге, который приехал в Тегеран на несколько дней. Мы редко виделись, потому что он проводил время в мечетях, у могил святых и за беседами с дервишами в лохмотьях.

– Яхья Гулу, – вспомнил я наконец о нем, – сходи к Сеиду Мустафе. Он остановился рядом с мечетью Сепахлезар. Попроси его пожаловать ко мне.

Евнух ушел, оставив меня одного. Я на самом деле был не так всемогущ, чтобы сдвинуть зеленые флаги к Баку. Где-то в степях моей родины наряду с добровольческими войсками, выступавшими под знаменем нового Азербайджана, сражались турецкие батальоны. Я знал о знаменах, численности войск и битвах. Среди сражающихся был и Ильяс-бек. Как же мне хотелось воевать с ним плечом к плечу, вдыхая ветер свободы. Но дорога на фронт была закрыта для меня. Границы охранялись английскими и русскими войсками. Широкий мост, построенный над Араксом и соединяющий Иран с театром военных действий, был перекрыт колючей проволокой, пулеметами и солдатами. Шахский Иран напоминал улитку, спрятавшуюся в свою раковину. Ни один человек, ни одна мышь и даже ни одна муха не пересекли бы смертельную зону, где развернулись омерзительные, по мнению иранцев, сражения, и людям было не до поэзии.

Из Баку хлынули беженцы, среди которых был болтун Арслан-ага. Он бегал из одной чайханы в другую с заметками, в которых сравнивал победы турков с победами Александра Македонского. На одну из его статей наложили запрет, поскольку цензура усмотрела в прославлении Александра Македонского умаление Ирана, некогда покоренного Александром. После этого Арслан-ага стал считать себя преследуемым за свои убеждения. Он приходил ко мне с подробными рассказами о моих героических подвигах, которые я совершил, защищая Баку. Он мысленно видел вражеские легионы, марширующие мимо пулемета с единственной целью – оказаться сраженными моими пулями. Сам же Арслан во время этих событий просидел в подвале какой-то типографии, стряпая восторженные патриотические речи, которые никто не произнес. Он зачитал их мне и попросил меня поделиться с ним переживаниями героя, участвовавшего в рукопашной битве. Я набил ему рот сладостями и выставил за дверь. После него в комнате остался запах чернил и толстая новая тетрадка, в которую он должен был записать переживания героя. Я взглянул на белые страницы, вспомнив о грустном, отсутствующем взгляде Нино, о своей запутанной жизни, и взялся за перо. Не затем, чтобы описать переживания героя, а чтобы зафиксировать на бумаге весь путь, который привел меня и Нино в этот благоухающий Шамиран, где моя любимая потеряла свою улыбку.