Курбан Саид - Али и Нино [litres]

– Я бы с удовольствием показал тебе город, Нино. Но я не могу показать городу тебя.

Ее большие темные глаза выражали удивление и упрек. Как же объяснить ей, что супруге хана просто-напросто не пристало прогуливаться в городе непокрытой. Я покупал ей самую дорогую чадру:

– Смотри, какая красивая, Нино. А как она защищает лицо от солнечных лучей и пыли. Честно говоря, я и сам бы не прочь надеть ее.

Она грустно улыбалась и убирала чадру:

– Прятать лицо под чадрой – унизительно для женщины, Али-хан. Я бы стала презирать себя, если бы покрылась чадрой.

Тогда я показал ей распоряжение полиции. Она разорвала его, и мне пришлось вызывать закрытую карету с матовыми стеклами на окнах. Мы прокатились по городу. Увидев на Топмейданы моего отца, она захотела поздороваться с ним.

Какой ужас! Мне потом пришлось скупить половину базара, чтобы помириться с ней… Сейчас же я сидел один в этой чайхане и глядел в свой стакан. Нино вся извелась от скуки, а я ничем не мог помочь ей. Ей захотелось познакомиться с женами и дочерьми европейцев, живущих в Тегеране. Но это было невозможно. Супруге хана нельзя было общаться с женами и дочерьми неверных. Они стали бы жалеть ее из-за того, что ей приходится жить в гареме, и в конце концов она решила бы, что положение ее действительно ужасно.

Несколько дней тому назад, погостив у моих тетушек и кузин, она вернулась расстроенная.

– Али-хан, – выкрикнула она с отчаянием в голосе, – они спрашивали, сколько раз в день ты одариваешь меня своей любовью. Они говорят, что ты не отходишь от меня. Это им мужья рассказали про нас. Поэтому они и представить себе не могут, что мы занимаемся чем-то еще, помимо любви. Они поделились со мной заклинанием против злых духов и подарили талисман, который защитит меня от соперниц. Твоя тетушка Султан-ханум спрашивала, насколько утомительно быть единственной женой такого юноши, как ты, и все расспрашивала, что я такого делаю, что ты не ходишь по мальчикам-танцовщикам. Твоя кузина Суада хотела знать, заражался ли ты когда-нибудь дурной болезнью. Они говорят, что мне остается только завидовать. Али-хан, у меня такое чувство, будто меня облили грязью.

Я постарался изо всех сил успокоить ее. Она забилась в угол, как испуганный ребенок, не в силах совладать с ужасом, и долго не могла прийти в себя.

Чай остывал. Я сидел в чайхане, чтобы люди видели, что я не провожу все свое время в гареме. Вот уже и родственники подтрунивают надо мной. Женщине посвящались лишь определенные часы, все остальное время принадлежало мужчине. Но для Нино я одновременно был всем: газетами, театром, кофейней, друзьями и мужем. Поэтому я не мог оставлять ее одну дома, поэтому я скупал весь базар. К тому же сегодня вечером дядя устраивал прием в честь моего отца. На прием был приглашен и сын шаха, а Нино должна была остаться дома одна в компании евнуха, который стремился перевоспитать ее.

Я вышел с базара и поехал в сторону Шамирана. Нино сидела в большом зале, устланном коврами, задумчиво перебирая гору сережек, браслетов, шелковых шарфов и флаконов с духами. Она спокойно и нежно поцеловала меня, вселив в меня отчаяние. Евнух принес прохладный шербет и с упреком посмотрел на меня: мужчина не должен так ублажать свою жену.

В Иране жизнь начинает бурлить ночью. Днем она невыносима из-за жары, грязи и пыли. Но с наступлением сумерек люди оживляются, мысли становятся свободными и легкими, слова обретают особую плавность. Время следования Тешачуту – удивительному ритуальному этикету в Иране. Я люблю и восхищаюсь этим образом жизни, настолько не похожим на жизнь в Баку, Дагестане и Грузии.

В восемь часов к дверям подъехали праздничные кареты дяди. Согласно этикету, одна предназначалась для отца, другая же – для меня. Перед каждой каретой стояли трое слуг с фонарями, освещающими их преданные лица. Это были вестники и скороходы, которым в детстве удалили селезенку, и теперь их единственным предназначением в жизни было бежать впереди кареты, торжественно выкрикивая: «Берегись!» И даже несмотря на то, что улицы были пусты, скороходам приходилось выполнять свой долг, поскольку этого опять же требовал этикет.

Мы проехали по узким переулкам мимо бесконечных серых глиняных стен. За этими стенами, должно быть, прятались домишки или дворцы, казармы или учреждения. На улицы выходили лишь глиняные стены, скрывающие от любопытных глаз жизнь Ирана. В белом свете луны круглые купола базара напоминали многочисленные игрушечные шары, удерживаемые невидимой рукой.