Курбан Саид - Али и Нино [litres]

На его толстом лице было написано самое искреннее раскаяние.

Удивительно все-таки устроена наша жизнь. Когда на пропитанном нефтью берегу Биби-Эйбата прогремели последние выстрелы, я подумал, что больше никогда в жизни не испытаю счастья. Теперь же, после всего лишь четырех недель, проведенных в благоухающих садах Шамирана, ко мне полностью вернулось душевное спокойствие. Я чувствовал себя как дома и жил подобно растению, вдыхая прохладный воздух этого безмятежного уголка вблизи Тегерана. В город я ездил редко – навещать друзей и родственников да прогуливаться по темным лабиринтам базара в сопровождении слуг. Узкие переулки, ларьки, лампы, освещающие темные углы, люди в ниспадающей одежде, широченных шароварах, лохмотьях, и все это находилось под глиняным зонтом куполовидной крыши. Я шарил среди роз, орехов, ковров, шарфов, шелков и ювелирных украшений, выуживая кувшины с золотым ободком, старинные филигранные ожерелья и браслеты, ароматные наборы и подушки из марокканской кожи. Тяжелые серебряные туманы перекочевывали в карманы торговцев, а слуги оказывались нагруженными восточными дарами, предназначавшимися для Нино. Душа разрывалась при виде ее испуганного личика в розовом саду. Слуги сгибались под тяжестью груза. В одном из уголков базара продавались Кораны в мягкой кожаной обложке и миниатюры: девушка и принц с миндалевидными глазами в тени кипариса, на другой был изображен шах на охоте с копьем и убегающая лань. Вновь звенели серебряные туманы.

Неподалеку за низким столиком сидели двое торговцев. Один из них, вытащив из кармана большие монеты, передавал их другому, который тщательно разглядывал, пробовал на зуб и, взвесив на маленьких весах, перекладывал монеты в большую торбу. Прежде чем выплатить свой долг, первый торговец раз сто, двести, а может, десять тысяч залез рукой в карман. Движения его были степенны и величавы. Вот он, тиджарат! Торговля! Сам пророк Мухаммед был торговцем.

Базар представлял собой один сплошной лабиринт. Рядом с двумя торговцами в своей палатке, перелистывая какую-то книгу, сидел мудрец. Лицо его напоминало скалу с древней надписью, заросшей мхом. Длинные тонкие пальцы аккуратно и терпеливо перелистывали желтые заплесневевшие страницы, от которых исходил запах ширазских роз, доносилось пение иранских соловьев и веселые напевы, глядели миндалевидные глаза, обрамленные длинными ресницами. Старик с большой любовью перелистывал страницы.

Шепот, гам, крики – все смешалось в одно целое.

Я стал торговаться с продавцом керманских ковров. Ковер был старинный, с нежной расцветкой, которая так нравится Нино. Как капля драгоценного розового масла источает аромат тысячи роз, так и узкие базарные ряды Тегерана пропускали через себя толпы людей. Я мысленно представлял себе Нино, склонившуюся над небольшой чашей с розовым маслом.

Обессилевшие, слуги еле волочились.

– Отвезите все это в Шамиран, да побыстрее, я буду позже.

Слуги растворились в толпе. Я наклонился и вошел через низкую дверь в иранскую чайхану, переполненную народом. В середине чайханы сидел мужчина с выкрашенной хной бородой, который, прикрыв глаза, читал одну из любовных газелей Хафиза. Слушатели с восхищением вздыхали. Затем он стал читать вслух новости из газет:

– В Америке изобретен аппарат, с помощью которого человеческую речь можно услышать на другом конце мира. Наш великий повелитель шахиншах, чье сияние ярче солнечных лучей, чьи руки достают до Марса, а трон – выше мира, принял в своем дворце посла монарха, который в настоящее время правит Англией. В Испании родился ребенок с тремя головами и четырьмя ногами. Народ считает это дурным предзнаменованием.

Слушатели удивленно цокали языком. Рыжебородый сложил газету и объявил следующую газель, которая на этот раз посвящалась богатырю Рустаму и его сыну Зохрабу. Я не прислушивался к пению. Я смотрел на дымящийся золотистый чай и думал о том, что все идет не так, как задумано.

Да, мне не на что жаловаться, я – в Иране и живу во дворце. Но ведь и Нино живет в том же дворце и совершенно недовольна жизнью. Нино нравилось жить в Дагестане, хотя и приходилось терпеть все неудобства жизни в горах. Здесь же она никак не могла смириться с иранским этикетом, желая прогуливаться со мной под ручку по улицам, несмотря на строгий запрет полиции. Муж с женой просто не могли гулять вместе и принимать гостей. Она просила меня показать ей город и очень расстраивалась, когда я пытался отговорить ее от этой затеи.