Валерий Воскобойников - Довмонтов меч

— И чтоб встретили князя как подобает, так и скажи степенному посаднику, — наставлял своих Давид Якунович.

Перед этим он отвёл Довмонта в сторону и заговорил просительно:

— Прости меня, старика, князь, как перед Богом скажу тебе, — Давид Якунович даже перекрестился, — сначала плохо я верил тебе, сомневался, а ну как ты зло против города замыслил! Теперь я до гроба друг тебе, и другого князя мне не надо. Так и объявлю со степени.

Отдых решили сделать позже, на своей земле. Довмонт подозвал Ибн Хафиза, спросил, не повредит ли раненым продолжение езды.

— Как на Псковскую землю заедем, так в первой деревне их и оставим под присмотром хозяев. Это лучше, чем с лошади на землю да обратно.

Врачеватель тяжко вздохнул, но с князем согласился.

Теперь они могли бы и не спешить. Однако победа всегда торопит домой победителя. А потому, оставив раненых на попечение сельских жителей, а также приказав встать на постой в той деревне и небольшому отряду, войско скорыми переходами приближалось ко Пскову.

Их встречали с колокольным звоном. Жители разоделись в праздничную одежду, и вечером у воеводы был пир.

Княгиня, тётка Евпраксия, обняла свою старшую сестру, и они обе поплакали над своей несладкой судьбой.

На месте домов в Запсковье, пострадавших от пожара, клали уже новые срубы. Лишь кучи полуобгорелых брёвен напомнили Довмонту о бедствии, которое могло случиться в первый день его прибытия и от которого он спас город.

Довмонт навестил и Лукаса, немецкого рыцаря. Тому уже стало легче. Девчушка, дочка хозяйки, старательно отгоняла от него берёзовой веткой мух. Рыцарь раскрыл глаза, узнал князя и улыбнулся. Улыбка вышла мученической, но всё же это была улыбка, а не стон беспамятного человека.

А через три дня Довмонт стоял на степени рядом с вечевым колоколом у стены Софийского собора посреди детинца. С ним вместе были степенной посадник Гаврило Лубинич и воевода. Окружали их горожане, собравшиеся по зову колокола на вече, и среди них Довмонт видел немало знакомых лиц. Это были ратники, ходившие с ним на Полоцк.

— И не надо нам другого князя, кроме него. Никого лучше Довмонта я не знаю! — выкрикивал в толпу свою речь воевода. — Как перед Господом Богом это вам говорю!

И ратники громкими голосами поддерживали своего воеводу. А Довмонт принимал княжью присягу, ставил свою печать на договоре и целовал крест.

— Князю не пристало ютиться в простой избе, занимай хоромы, что в детинце, — сказал посадник Гаврило Лубинич, когда горожане разошлись после веча. — И дружина пусть из Запсковья перебирается. А то расселились по чужим углам.

ля хорошей битвы нужен хороший меч. Такой меч был у Довмонта когда-то. Но его не стало.

Однажды Миндовг в схватке с немецкими рыцарями отбил у них пленников. Разные там были люди, но один сразу обращал на себя внимание. То был странный старик, а быть может, и не старик вовсе, просто двенадцатилетнему Довмонту он мог таким показаться. Старик был чёрен, плохо говорил по-немецки, других языков не знал, кроме своего, на котором по вечерам долго пел протяжные песни. Правая рука была у него заметно длиннее, хотя обе ладони, когда он выставлял их вперёд, выглядели одинаково огромными. И правое ухо, если всмотреться, тоже было длиннее. Довмонт это заметил сразу.

Старший из рыцарей, попавший Миндовгу в плен вместе с собственными пленниками, говорил, что этот старик — важный кузнец, его выкрали у арабов, а те вывезли его из Персии.

— Мы хотели подарить его нашему королю, — объяснил рыцарь Миндовгу.

В те дни Миндовг в ковалях не нуждался, он нуждался в хороших воинах, которые убивали рыцарей и шли дальше на битвы с их мечами.

Отец же устроил пир, все ему подносили подарки — кто кубок, кто арбалет, а Миндовг подарил коваля.

У них был свой коваль, из литовцев, он жил одиноко в избе, — широкоплечий выпивоха и весельчак. Жены у него не было, но от этого их коваль не страдал, потому что поблизости жили две не старые ещё вдовы, их-то он и навещал.

Всё это Довмонт узнавал из разговоров прислуги и тут же забывал — что ему было до житейских сплетен.

Иногда из кузницы по нескольку дней не поднимался дым и не было стука, то тяжёлого, басовитого, так что рядом сотрясалась земля, — это когда коваль работал большим молотом, то звонкого, частого — когда в работу шли маленькие молоточки.

Отгуляв, коваль подвозил уголь, разжигал огонь в горне — делал всё сначала медленно, со вздохами, а потом скорее, наконец входил в работу, и руки его начинали мелькать в воздухе так, что превращались в сплошную расплывчатую полосу.