Владислав Романов - Смерть во спасение

Пургас, глянув на гостей, что-то быстро проговорил на своём языке, и толмач поклонился.

— Сейчас принесут двух молодых верченых барашков, корчагу мёда и горячих лепёшек, а пока отведайте копчёной баранинки, — перевёл он.

— Наши ратники готовы ринуться в бой, а посему перейдём к тем условиям, на которых вы просите у нас мира, — заговорил Ярослав. — Сколько пушнины, коней, мёда, баранов, быков, яловиц, золота, самоцветов и прочих вещей вы можете нам предложить, чтоб мы вложили мечи, в ножны?

Толмач медленно перевёл эти слова Пургасу, точно разъясняя их значение. Царь поджал губы, зацокал языком, закачал головой, протяжно забормотал, то и дело вздыхая. Переводчик ему поддакивал, пожимал плечами.

— А самоцветы, о коих вы изволили толковать, это такие речные камешки разных цветов? — недоумённо вытянув голову, спросил советник властителя.

— Самоцветы обычно в каменных горах водятся, — заметил язвительно Ярослав.

— Но у нас только лесные горы, — ответил толмач. — А потому и золота нет. Купцы разные к нам наезжали, о нём расспрашивали, обещали за него и соль, и шелка заморские, мы уж людей своих посылали его искать по округе, да никто ничего не нашёл. Остальным сможем одарить, скажите лишь, сколько всего готовить?..

— Вы сами определитесь, сколько вы можете дать, — заявил Всеволодович, раздосадованный тем, что его воевод обманули пьяные офени, наговорив с три короба о богатствах мордовского властителя. Он даже подумал, что существует, может быть, ещё один царь и тот непомерно богат, или купцам после медовых чаш всё это привиделось. — Если покажется мало, мы скажем. Ибо если мы составим наши нужды, то вы должны будете их исполнить. Или умереть. Вот уж тогда на торг мы не пойдём!

Пургас поёжился, услышав эти угрозы, и согласился. Ярослав заранее знал, что увеличит всё в три раза, ибо обычно втрое дань стараются уменьшить.

Принесли двух сочных барашков, корчагу мёда, и застолье потекло оживлённее, но царь и его советник держались напряжённо, точно прикидывая, какую часть богатств они могут безболезненно отнять у себя и своего народа.

В середине трапезы вышли два игруна в ярких кафтанах, один с дудкой, другой с бубном, заиграли, а под музыку выплыла снова и юная дева, чью красу князь уже отметил, и стала танцевать, показывая, сколь искусно она умеет владеть телом, и бросая страстные взоры на князя. Царь Пургас при виде красавицы расцвёл, захлопал в ладоши.

Ярослав, несмотря на сочного барашка и его нежные рёбрышки, сидел мрачный. Он надеялся вернуться из этого похода с немалым богатством, которое бы позволило показать кукиш да не идти на поклон к новгородцам, обида на которых ещё не истаяла в душе, а чем у мордвы поживишься? Стадом баранов да быков, старыми кошмами да сотней лошадей? В царской юрте ковры и те вытерты.

Танец закончился, игруны с танцовщицей поклонились и ушли, трапеза подошла к концу. Толмач, о чём-то шептавшийся во время танца со своим повелителем, улыбаясь, заговорил об откупе, стал жалиться на бедность их царства, перечисляя, сколько они имеют овец, коней, седел, выделанных кож, мёда, самотканых холстин и ковров.

— Мы зрим, что этими дарами вас не насытим, а потому наш царь готов отдать тебе в жёны, великий князь, свою дочь Утяшу. Ты только что видел, какая она у него красавица да искусница по части веселья и утех. Бери её, она самое большое его богатство, и будь нашим зятем, — пропел советник.

Он хлопнул в ладоши, снова вышла царевна, поклонилась Ярославу. Предложение прозвучало столь неожиданно, что Всеволодович не нашёлся, что сразу и ответить. Мысленно он уже склонялся к тому, чтобы забрать у Пургаса сотню добрых молодцев, обучить их ратной выучке да пополнить ими свою дружину. Подъезжая, он видел гридь правителя, их лица, то бесстрашие, с каким они встречали завоевателя. Такая сотня любую рать украсит. А тут ему девку предлагают.

Ярослав оглядел гибкий стан царевны, её красивый лик, и сердечко его шевельнулось. Феодосия хоть и хороша, но уже стара и своенравна. Чуть не по её, на шаг к себе не подпустит, светёлку на запор закроет. Дикая половецкая кровь играет. Не раз, уезжая в свой Переяславль, он звал её с собой. Ни в какую. Точно и не муж он ей. А эта смотрит на него, как на Бога, глаза вожделением горят, грудь от волнения вздымается.

— Зачем нам браниться, коли всё полюбовно решить можем, — слащаво улыбаясь, снова запел толмач, видя, что колеблется русский князь. — Мы готовы тебе покориться, посылать свою дружину тебе в подмогу, когда попросишь, давай породнимся и станем жить, как братья. Мы хоть на отшибе живём, а древние чужие обычаи уважаем и законы гостеприимства чтим...