Владислав Романов - Смерть во спасение

— И свеям, и ливонцам говорил и буду говорить одно-единственное: с добром придёте — дорогими гостями будете, с худом пожалуете — смерть и позор обрящете, ибо честью и совестью на Руси никогда не поступались и мы не поступимся! — поднимая чашу, проговорил Александр, и все поднялись со своих мест, закричали «Ура!» и завели новую здравицу в честь победителя.

Во время пира зашёл разговор о судьбе князя Ярослава Владимировича, который вместе с немцами и захватил Псков. Сейчас он сидел в узилище, и Александр должен был решить его судьбу. Псковитяне знали, что изменник доводился победителю над ливонцами сродственником по матери, ибо отец псковского князя являлся родным братом Мстиславу Удалому.

— Коли принесёт покаяние сей изменщик и вы на вече решите простить его, то и я зла таить не буду, — ответил старший Ярославич.

Он быстро захмелел и от хвалебных речей, и от усердия чашника, зорко следившего за тем, чтоб мёд не иссякал в его двуручном ковше, лицо князя раскраснелось, взор сверкал, а борода уже слиплась от сладкого зелья.

Андрей слушал все эти восхваления в честь брата со странной тоской. Умом он понимал: надо радоваться, а простым людям свойственно кем-то восторгаться, тем более что Александр несомненно этого заслуживал, он одарённый полководец, сумел сплотить вокруг себя людей, вдохнуть в них веру в свои силы. И разве плохо радоваться успехам другого? Да ещё брата? Наверное, следовало бы гордиться, смотреть ему в рот, визжать от щенячьего восторга. Но почему сыну мордовской царевны трудно было выслушивать даже это глупое боярское славословие? Может быть, оттого, что Александр слишком любил свою княгиню-мать, а именно она когда-то наслала убийц в его дом, лишив его с ранних лет материнской теплоты и нежности, в которой он так нуждался?.. Лучше бы дядька, его воспитывавший с младых ногтей, не открывал ему всей страшной правды, с которой, как оказалось, жить совсем не легко.

Он так и не досидел до конца, повалился наземь, прикинувшись захмелевшим, ибо по-другому покидать пирование было нельзя, а рано утром зашёл попрощаться с братом.

— Я надеялся, ты заедешь в Новгород, — удивился Александр. — Жена была бы рада тебя увидеть.

Андрей смутился и несколько мгновений молчал, точно преодолевая внезапно возникший соблазн. Старший Ярославич даже посуровел лицом.

— Спасибо, братка, но отец ждёт, да и мать-княгиню не хочу беспокоить своим появлением, сам ведаешь почему. Передавай мои сердечные пожелания жене и сыну...

Он холодно поклонился и уехал.

«И всё же он меня недолюбливает. За что? За то, что у нас разные матери? Но ни я, ни он в том не виноваты. Или братка завидует моим победам?.. Но тут я ему помочь не смогу. Побеждал и буду побеждать. Всегда...»

Ещё через день отбывал и Александр, забрав с собой в Новгород большую часть пленных. Едва их вывели за ворота, как рослый крестоносец, растолкав стражников, бросился в ноги к Александру, выехавшему из ворот крепости, но сторожа накинулись на него, подозревая в лихом умысле на жизнь князя, стали бить.

— Я хочу иметь слово к великому князю! — закричал он по-русски. — Он знает меня!

Ярославич знаком остановил сторожей, велел подвести к нему пленного. Тот утирал кровь с разбитого лица, слёзы катились из глаз. Это был Корфель. Князь не сразу его узнал, но всё же вспомнил.

— Ты приезжал с великим магистром? Его советник?..

— Барон Корфель, — шумно выдохнул тот.

— Дайте ему платок!

Один из воевод подал ливонцу свою ширинку. Божий воин вытер кровь.

— Я хочу... Мне нужно быть в Риге, ваша светлость. Жена одна, на сносях. Она русская, — он говорил короткими, отрывистыми фразами. — Я не хотел идти в этот поход, фон Фельфен меня заставил. Я говорю правду!..

И тотчас пошёл крупный снег, словно подтверждая правоту слов барона, некоторые из воевод перекрестились, наблюдая этот странный знак неба и природы.

— Я при всех обещаю, что отпущу тебя, барон, но у и меня тоже есть к тебе слово. Поедем в Новгород и там поговорим! Дайте ему коня.

Корфелю подвели коня, он запрыгнул в седло.

— С Богом! — махнул рукой Александр, и дружина двинулась в сторону Новгорода.

Барон вернулся в Ригу через неделю: в новом кафтане, без ссадин и синяков, ободрённый и радостный. Великий магистр пребывал в тревоге и панике. Узнав о жестоком поражении, он приказал укреплять крепостные стены, полагая, что Александр непременно пойдёт на Ригу, а с тем жалким отрядом, каковой остался с епископом для охраны, они долго не продержатся.