Вячеслав Усов - Огненное предзимье - Повесть о Степане Разине

Мужики вырезали ступеньки на склоне вала и укрепляли их колышками. Никто не поручал им этого, просто сработала привычка внимательных хозяев… Разин хотел окликнуть их, но вдруг от вида тощих спин, обтянутых пропотевшей крашениной, у него горячо стянуло горло.

У него не было устойчивого отношения к крестьянам. В его прелестных письмах прорывались даже нетерпеливые угрозы: «…а буде слушать не станете, и вам бы на себя не пенять…» Но чем больше их стекалось к нему в Симбирск, особенно из глубины хлебной России, от Максима, тем привлекательней казались ему эти работящие и молчаливые люди. Вал тоже насыпали и укатывали они…

Работа на себя… Разве все, что он совершил до сегодняшнего решающего дня, не обернется конечной, главной выгодой для них? Осипов верно говорит: в большом крестьянина не обмануть, он утробой чует неправду и зло. А Разину они поверили за одно слово, за одно обещание свободы. Им ничего другого и не нужно, одна свобода сообщает смысл их тяжелому, непрерывному труду — свобода работать на себя, а не на боярина. Уж как там дальше у них пойдет, теперь не угадаешь, но пока все крестьянство хочет освобождения и своей земли. Это желание у них яснее и настойчивей, чем у посадских, уже разъединенных бедностью и достатком. Ненависть мужика к помещику — как вечная мозоль, крестьяне дружнее всех поднимутся, вот только хватит ли у атаманов силы и умения построить из них войско? Степану Тимофеевичу казалось, что у него хватило бы умения. Сначала надо взять Симбирск.

Горло отпустило, он спросил с нарочитой строгостью:

— На приступ с нами пойдете, мужики?

Они растерянно помялись и ответили:

— Пойдем…

После обеда табор и посад затихли. Ничто не предвещало приступа, только дымились костерки за валом да мужички скрытно подтягивали пушки.

За час до захода солнца дико завыл рожок. На звонницах посада заговорили медные языки, в таборе заполошно грохнули литавры. И по тому, как густо выкатились на улицы люди, как потянулись по крутым мосткам к кремлю, стало понятно, что они давно уже не спали, а то ли в тишине давили остатки страха, то ли прикапливали злобу. Чем ближе к валу, тем дружней они кричали:

— Нечай! Нечай!

Мордве и черемисам слово «нечай» немного говорило, из их разверстых губ, обметанных скудным волосом, летели боевые кличи лесных и луговых родов. И каждый криком выбрасывал остатки смертельной тоски, и верил, верил… Степан Тимофеевич в окружении есаулов быстро шел к валу, к ступенькам, укрепленным колышками, а обгонявшие его крестьяне и посадские отмечали, что атаман не скачет, не красуется на коне, и торопились веселее. Костры уже трещали, выбивая в небо ошметья копоти.

Вал был укатан вровень со стеной. Она уже не выглядела неприступной, да и досталось ей за три недели: бревна расшатаны, расщеплены, дыры заделаны мешками с мукой и солью, углы осели в двух местах, так что и с малой лесенкой на нее можно было заползти. Если бы сверху не стреляли и не пихались копьями.

К подножию стены стали метать сухие бревна, поленья, хворост. Их груда должна была дорасти до середины стены, потом ее зажгут приметом. С водой у осажденных скудно. Одно условие — костер должен быть высок и дружен, иначе не займется… Разин внимательно смотрел на дровяной завал, решая, что ему делать с воеводой Милославским. Разве помиловать? Смысла нет, это не князь Львов, да и люди, которые получат раны и ожоги, не согласятся с атаманом.

Хворост и бревна уже торчали изо рва. Вдруг со стены упал зажженный факел. Дерево занялось. Наверно, в городе нашелся доброжелатель Разина, как находились они во всяком городе, только он исторопился, рано зажег дрова. Низ у стены обмазан глиной, горело без толку. Когда мужики полезли добрасывать дровишки, по ним стали бить со стены из всех пищалей. Первые мертвые и раненые свалились прямо в горящий ров.

Около часу так суетились, гибли зря. Дрова во рву сгорели. Не было там, в кремле, доброжелателей у Разина. Одни упорные, умеющие воевать враги.

— Таскай! — сорвался он. — Мечи! Жгуты соломенные кидай к стене!

Носили и метали. Очевидец рассказывал: «Воры мечут, а из города жгут». Кто кого перетянет.

Но никакое баловство с огнем не остается без последствий. Когда к низовому жару добавили раскаленные ядра, зазолотилась тесовая кровля, и ветер ахнул вдоль стены горячо, опасно.

У Степана Тимофеевича пресеклось дыхание. Кажись, не вовсе отвернулась от него удача.

— Не уставай, пали! — кричал он пушкарям, набранным в Астрахани, Царицыне, Самаре.