Анвер Бикчентаев - Право на бессмертие

— Твой отряд поставлю на транспорт.

— Спасибо, Петр Филиппович.

— Смотри не опоздай в райком.

— Бегу...

Рашит побежал и вскоре скрылся из виду.

Петр Филиппович возвращался один, осторожно перешагивая через юркие ручьи, исчезающие в расщелинах. Желто-багряные ковры с изумительным рисунком лежали под каждым деревом. Наконец он набрел на поляну, где были колонисты. Они сидели вокруг Ольги Васильевны и внимательно слушали ее. Их лица были возбуждены весной и рассказом. Увидев начальника колонии, Ольга Васильевна с беспокойством спросила:

— Не пора ли собираться?

Петр Филиппович не успел ответить, как маленький Шарафутдинов взмолился:

— Очень интересно, хочу дослушать. А потом что было?

Колонисты засмеялись. Андрей Богомолов крикнул:

— Петр Филиппович, позвольте дослушать?

Он кивнул головой:

— Конечно, слушайте... — и сам присел на пень.

Ольга Васильевна негромко, медленно говорила:

— Всю зиму на том берегу, — взгляните туда, — она показала в синеющую даль, в сторону Нагаевской горы, — видите, гора будто обрывается? — там стояло войско Пугачева. Его самого здесь, под Уфой, не было. Командовал осадой крепости Чека-Зарубин. Вооруженные крестьяне много недель штурмовали крепость...

Петр Филиппович рассматривал лица мальчиков, слушавших историю далеких времен: растерянно улыбался Шарафутдинов, тусклым взглядом в одну точку перед собой смотрел Сивый, свесив голову на грудь, сидел Петр Трофимов... Над ними высилась молодая береза, словно отлитая из серебра, и казалось, что она разглядывала свою светлую тень.

Задумавшись, мальчики смотрели на тот берег, на долину, лежащую между двумя реками-сестрами. Может быть, в воображении ребят мелькали образы соратников легендарного вождя, образы восставших крестьян, всадников, стремглав мчащихся в атаку, быстрые, ожесточенные стычки на льду... кровь...

— Здесь все камни вокруг, горы, холмы, леса имеют свою богатую историю. А о нашей чудесной Кара-Идели я расскажу в следующий раз…

У Ольги Васильевны сейчас ласковое, светлое выражение лица. Она встрепенулась, оживилась, весело крикнула:

— Сбор! Сбор! Хватит на сегодня, домой!..

Ее окружили малыши, желая быть поближе к ней. Ее голос тонул в гомоне шумной ватаги ребят...

Петр Филиппович и Ольга Васильевна шли за отрядами, никак не предполагая, что сегодня им снова придется обсуждать вопрос о судьбе Александра Матросова, новичка из карантина, бурными и непозволительными делами отметившего первый день своего пребывания в колонии...

Караульный начальник Володя Еремеев шел впереди, вскинув голову, сощурив зоркие глаза. Он говорил весело, точно давно знакомый.

— Почему, Матрос, так поздно приехал? Специально воду греть приходится...

В бане висело зеркало. Саша, мельком взглянув на себя, не поверил своим глазам: на него смотрел черноволосый, давно не мытый парень в грязной тельняшке. Он мылся с удовольствием, однако, когда вымытый, свежий, довольный вышел в предбанник, карнач сурово проговорил:

— Я тебя за брюнета принял, а ты, оказывается, настоящий сивый... Ну-ка, покажи ухо!

Придирчиво проверив Матросова, Еремеев сказал:

— Вот что — поскобли лицо. Не то белье не получишь.

Саша потянулся было за грязной тельняшкой, но Еремеев скомандовал:

— Брось, живо!

Пришлось вернуться. Новым осмотром Еремеев остался доволен. Мальчик охотно надел чистое, мягкое белье. От него пахло мылом и каким-то лекарством.

Одевшись, Саша начал заворачивать в газету свою тельняшку, но Еремеев снова запротестовал:

— Оставь здесь.

— Не оставлю, — огрызнулся Саша.

— Зачем она тебе?

— Дареная, память, — соврал Матросов.

Видя, как настойчиво Саша держится за тельняшку, Еремеев примиряюще произнес:

— Вообще мы сжигаем такую память. Ну, коли тельняшку на память получил, поговорю с Петром Филипповичем, может, разрешит оставить. А волком на меня не смотри, я не из пугливой породы.

Они вошли в дежурную комнату. Зеленый свет, падавший сквозь абажур, отнимал естественный румянец, и лица казались болезненно-бледными. Их встретил воспитатель Катеринчук; под лампой блестела его наголо выбритая голова. Он оглядел подростка с ног до головы и усталым голосом заметил:

— Гимнастерка не по росту, сменить.

— Есть сменить, — повторил Еремеев.

— На две недели в карантин.

Повернувшись к Матросову, Катеринчук продолжал:

— Общение с другими колонистами до истечения этого срока категорически запрещается.