Анвер Бикчентаев - Право на бессмертие

Она только покачала головой:

— Вы мало спите, не отдыхаете.

Он что-то хотел возразить, однако она живо продолжила:

— Спартанская строгость в быту — излишество. Не надо ее поощрять. Зачем вы так сурово ограничиваете себя?

Петр Филиппович не стал возражать, только заметил:

— Я привык быть строгим к себе. Это помогает уважать себя и других. А как известно, привычка — вторая натура...

Ольга Васильевна шутливо махнула на него рукой.

— Ну, хватит, хватит... — и быстро заговорила о другом: — На пороге вашего кабинета я каждый раз содрогаюсь, никак не могу привыкнуть...

Он с улыбкой заметил:

— Меня страшитесь? Это нормально: если не уважать начальника, то надо хотя бы немного его бояться...

Она отмахнулась:

— Честное слово, словно в подземелье попадаешь... Как люди могли жить здесь, в этом каменном погребе? Не в пример вашему кабинету, наша школа — одна радость: сколько света, солнечного тепла...

— Опять начали хвалиться?

— Ладно, не буду, — улыбнулась она, — я ведь не за тем пришла. Хочу ребят сводить на берег, ледоход не сегодня-завтра кончится.

— Ну что же, сходите, сходите, — разрешил Стасюк. — Нет никакого основания лишать их этого удовольствия.

— Им понравится, — сказала она и шагнула было к дверям, однако, увидев на столе новую папку, с интересом спросила: — Новичок?

Петр Филиппович задумчиво ответил:

— Да.

Он встал, начал ходить по комнате, как всегда, когда он волновался.

— Каждое новое дело меня глубоко тревожит и волнует, — сказал он после паузы. — За каждой справкой, за каждым словом, написанным следователем или судьей, скрываются детали той семейной драмы, которая привела мальчика в нашу колонию. Да, да, только семейных драм... Общественных причин для появления сирот и беспризорных у нас нет, ибо с каждым годом повышается материальный уровень народа. Я предвижу тот день, когда нам, работникам колонии, придется переквалифицироваться для работы в обычных школах... У этого мальчика умерли родители, и вот подросток остался один, предоставленный самому себе. Маленький человек попал на улицу.

Ольга Васильевна потянулась за папкой. Она начала перелистывать находящиеся в ней бумаги. На одной из них внимание ее задержалось. Петр Филиппович подошел и, взглянув через ее плечо, прочел: «В трамвае №6 в городе Саратове, на углу Чапаевской и проспекта имени Кирова, задержан, как гастролер». И в уголочке синим карандашом крупно помечено: «Подписку о выезде из города в течение 24 часов не выполнил».

— Так человек начал свою самостоятельную жизнь, — проговорила Ольга Васильевна.— Так открыл первый лист книги своей жизни.

Сколько детей прошло через ее руки. Приходили грязные оборвыши, привыкшие к папиросам, вину, воровству, ругани, — страшно было их принимать. И, взглянув на них, ясно представляла обычных, хорошо воспитанных детей, опрятных, любопытных к учебе, готовых к верному служению Отчизне, — и душа педагога начинала тосковать по школе. Однако стоило вспомнить, как ее воспитанники уходили из колонии в техникумы, на заводы, даже в институты, и великая гордость за себя, за свой труд освещала теплым светом ее жизнь. И тогда педагог говорил: «Пусть будет трудно, пусть это потребует много бессонных ночей, огромной энергии, но буду стоять на своем посту и высоко нести знамя советской педагогики, верящей в силу воспитания».

Как бы продолжая свои мысли, Ольга Васильевна произнесла:

— Мы, педагоги, можем только наметить программу расцвета человеческой личности. А было бы интересно в самом начале узнать вершину этого расцвета, исполнение того хорошего, что намечается в человеке.

— Если я правильно понял вас, хотите пророчествовать об Александре Матросове, прибывшем вчера в нашу колонию? — улыбнулся Петр Филиппович. — Попробуйте, интересно знать, о какой вершине вы мечтаете для него.

Предложение было сделано в шуточной форме, но Ольга Васильевна была настроена серьезно. Она тихо проговорила:

— Вы можете меня обвинять в эгоизме, однако все матери эгоисты в отношении своих детей, поэтому мне простится. Трудно быть гадалкой, однако попробую. Из наших бывших воспитанников есть уже один инженер, два педагога, агроном, четыре студента, около десятка слесарей. А что, если этот Матросов станет профессором?

— Почему бы ему не стать профессором? Что ему мешает? — задумчиво сказал Петр Филиппович.

После ухода Ольги Васильевны он начал разбирать почту. Колония вела обширную переписку. Женщина из Бурзянского района просила сообщить что-нибудь о своем племяннике Рашите Габдурахманове. На этом письме Петр Филиппович сделал пометку: «Ответить подробно». Второе письмо пришло от токаря завода горного оборудования, благодарившего колонию за производство отличных диванов. Это письмо Стасюк положил в специальную папку: его следовало прочесть на общем собрании.