Анвер Бикчентаев - Право на бессмертие

Рашит вернулся в колонию только через три часа и сразу же явился к начальнику. Но Стасюк все не принимал его. Рашит долго ждал. Трудно сказать, сколько дум можно передумать за это время. Он несколько раз входил в приемную, однако секретарша недоуменно пожимала плечами:

— Он еще занят. Я же вам говорила: приходите через час...

— Простите, мне показалось…

— Ах, вам показалось… Час еще не прошел…

Наконец Стасюк вызвал Рашита. Войдя в кабинет, Рашит осторожно прикрыл за собой дверь, обитую коричневой клеенкой с белыми горошками. Половицы, положенные прямо на каменный пол, скрипели под его ногами. Против двери на стене висела картина неизвестного художника: два охотника вместе с длинношеей собакой плыли в челноке. Река была неестественно голубая, стволы деревьев — светложелтые, лица охотников — розовые. Все это хорошо рассмотрел Рашит, пока Петр Филиппович отвечал кому-то по телефону.

— Я с тобой хотел поговорить, Габдурахманов,— мягко сказал Стасюк, внимательно взглянув на колониста. — Сегодня я получил письмо от твоей тетки. Садись и прочти.

Рашит взял письмо и, увидев неровные крупные буквы, ясно представил себе, как оно писалось: старая тетка Халима, добрая и слезливая, сев около печки, диктовала, а ее дочь — маленькая Зугра, высунув язык, старательно выводила каждое слово; сама тетка не умела писать по-русски. «Во первых строках нашего письма мы посылаем вам поклон от Хамза-бабая, от Ибрагим-агая, от Исмаила и Валия…» Тетка перечисляла почти полдеревни. Внимание Рашита было привлечено словами: «Мы слышали, что в колонии ты стал командиром, мы плакали, услышав эту радостную весть на старости...»

Рашит прочитал письмо, поднял глаза на Петра Филипповича, ожидая дальнейшего разговора. Однако Петр Филиппович равнодушно сказал:

— Хотел познакомить тебя с письмом. Можешь итти...

Рашит не тронулся с места. Опустив голову, он нерешительно спросил:

— Разве вы не будете ругать?

— Думаю, что ты сам все глубоко продумал и принял решение.

— Разрешите рассказать о том, что произошло в райкоме?

Стасюк кивнул головой.

— Я чистосердечно рассказал на бюро райкома о сегодняшнем происшествии и был уверен, что мне откажут в приеме. Но...

— Тебя приняли.

— Да. Откуда вы знаете?

— Советовались со мной. Я же давал рекомендацию тебе. И я, веря в тебя, попросил все-таки принять, хотя с тобой...

Рашит поднял благодарный взгляд, глаза его заволоклись слезами.

— Иди. Поздравляю с вступлением в комсомол.

Взволнованный Рашит мог произнести только:

— Спасибо!..

Он шел по аллее молодого парка. Никогда еще не было в его жизни столько неожиданностей и волнения, сколько было за этот день. В этом взволнованном состоянии его встретил Дмитриев, спешивший в школу. Рашит обрадовался.

— Был у начальника? — спросил Сергей.

— Был, — радостно ответил Рашит.

— И что же? Попало?

Рашит как-то странно взглянул на комсорга и горячо сказал:

— Я сам думал, что будет нагоняй, а он поздравил с вступлением в комсомол... Но это запомнится на всю жизнь, это сильнее в сто раз, чем то, если бы он меня разносил в течение всего дня.

Они медленно направились в школу. Когда они проходили мимо карантина, на крыльцо выбежал Матросов. Он весело ухмыльнулся, взглянув на Рашита.

— Что тебе? — спросил Дмитриев.

Матросов, отчаянно размахивая руками, воскликнул:

— А ты меня здорово! Клянусь, с места не сойти, такого удара не испытывал. Научишь?

Рашит с недоумением спросил:

— Чему?

— Боксу, — засмеялся Матросов.

Дмитриев, обернувшись к Рашиту, не скрывая улыбки, спросил:

— Как смотришь, командир отряда, насчет бокса? Ребята заинтересуются?

Услышав эти слова, Саша часто замигал синими большими глазами и смущенно улыбнулся, показав давно не чищенные зубы. Он невольно переспросил:

— Командир отряда?

Ровно через две недели, в воскресенье, Матросов был выпущен из карантина. Первое утро принесло ему много радости: после тесной комнаты он мог свободно бродить по двору, знакомиться с колонистами, бывать в служебных постройках, заглядывать в читальню, где толпились ребята, сидеть на скамье в глухом уголке парка.

Он мог дышать свежим воздухом, думать, предаваться воспоминаниям. Но вскоре эта радость исчезла. Взор его погас, он равнодушно и безучастно наблюдал за суетой мальчиков. Даже большой просторный двор теперь ему казался узким, слишком маленьким.