Бямбын Ринчен - Заря над степью

— Это ты? Вернулся?! — вскрикнула она, и лицо ее просияло. — Я так скучала по тебе…

— Да, вернулся, — тихо ответил Ширчин.

Они пошли вместе, по дороге рассказывая друг другу обо всем, что произошло с ними за время разлуки. В пустынной степи только и были слышны их голоса, пофыркивание овец да стук овечьих копыт по затвердевшему насту. Безмерно счастливые, Ширчин и Цэрэн плечом к плечу шли по степи. Но вот и последняя сопка позади… Один вид хозяйской юрты напомнил им о том, что место батраков у порога. И словно какая-то невидимая сила разъединила их. Разговор как-то сразу иссяк, и, словно провинившиеся в чем-то дети, они молча шли за отарой, не поднимая головы.

Загнав овец, молодые люди вошли в юрту. Дзанги уже поужинал и теперь молча сидел на своем хозяйском месте.

— Ну, вернулся, герой? Как перенес поход? Видать, всех врагов одолел и домой со славой пришел? Много ли добычи привез? Правду говорят, что Дуйнхар прямо в степи ссадил тебя с лошади?

Ширчин отвечал односложно. Насмешки дзанги его задевали, но тот шутил не зло, в голосе его скорее слышалась участливая ласка. Однако Ширчин чувствовал, что обошлись с ним как с псом, у которого хозяин почесал за ухом носком туфли. Хотя в тоне дзанги не было ничего злобного, Ширчин понял, что тот по-прежнему относится к нему как к своему безответному батраку.

Как мягкий ветерок сдувает пепел с костра, так хозяйские расспросы развеяли надежду Ширчина на равенство, на иную жизнь. А тут еще подливали масла в огонь рассказы дзанги. Тот сообщил своей жене, что первым же указом богдо-гэгэна все чиновники повышены в должностях. Дзалан Гомбо, например, назначен управляющим хошуна Лха-бээс. В связи с этим дзанги собирался завтра же поехать в хошунную канцелярию и поздравить нового управляющего.

— И мне предстоит получить новый джинс, меня тоже повысили в ранге. Приготовь хадаки. Должен же я преподнести что-нибудь новому управляющему. Да и других чиновников не обойдешь. Что поделаешь, не зря говорят: со слепыми будь слепым, с хромыми — хромым. Всем известно, что управляющий Гомбо обожает лесть, ну а перед высшим начальством он сам лебезит.

От управляющего дзанги вернулся совсем другим человеком, — лицо холодное, непроницаемое, тон официальный.

Нахмурив седые клочковатые брови, он строго сказал Ширчину:

— Ну, вояка, придется тебе расплачиваться за дэл и валенки. Цена назначена такая: за дэл сорок ударов банд-зой, а за валенки десять ударов ремнем… Пришло указание из Улясутая, и чиновники не замедлят привести его в исполнение. Цирики, участвовавшие в ограблении китайских купцов, что находились под покровительством монастыря Ламын-гэгэна, получат по сорок ударов бандзой и по десять ударов ремнем да вдобавок уплатят стоимость награбленного. Еще хорошо, что ты взял только дэл и валенки. Я в хошунной канцелярии замолвил за тебя словечко, сказал, что ты бедняк, разут и раздет, что взял дэл и валенки, чтобы не замерзнуть. Мне едва удалось упросить, чтоб тебя освободили от уплаты за вещи. Но вот освободить тебя от наказания не смог. Так вот, можешь считать, что дэл тебе стоит всего сорок ударов бандзой, а валенки — десять ударов ремнем.

— Неужели так уж нельзя было освободить его от наказания? — спросила сердобольная жена дзанги.

— Нет! Говорят, завтра приедет сюда особый чиновник разбирать дело об ограблении китайцев. И я по долгу службы должен буду присутствовать при разборе этого дела. Я уж шепнул надзирателям, чтобы они били не слишком больно. Бандзой-то это можно сделать, а вот плеткой… Придется показать чиновнику, что приговор выполняется по всем правилам.

Услышав эти слова, Цэрэн затаила дыхание. Она старалась не смотреть на Ширчина, не говорить с ним. После наказания лицо у него распухло, ему трудно было ходить.

Хотя бандзой били вполсилы, все же досталось порядочно. А от работы его все равно никто не мог освободить, и он работал днем и ночью. Цэрэн пасла овец, Ширчин — лошадей и верблюдов. По вечерам они садились недалеко от порога по обе стороны очага, на своем обычном месте. Но в присутствии хозяина они не могли говорить о том, о чем им хотелось, не могли поделиться сокровенными своими думами, не могли даже сказать друг другу ласковое слово. Приходилось сидеть молча, делать вид, что они друг другу безразличны. Порой им казалось, что на всю жизнь обречены они быть батраками, пасти чужих овец и питаться объедками.

Как-то Ширчину вспомнилась встреча со странствующим ламой. Тогда он еще работал у своего жадного и ленивого братца. Однажды в степи в знойный летний день Ширчин спустился в овражек к роднику напиться воды.