Камал Сабыр - Сумерки над степью

Корректор Гулянда Колтубаева

© Камал Сабыр, 2019

ISBN 978-5-4496-9524-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Когда после долгого отсутствия мы возвращаемся в те места, где когда-то жили, мы редко узнаем их. Меняются улицы, меняются здания, и что самое важное, меняются люди. Иногда эти изменения затрагивают облик города и мы не сразу узнаем те дороги, по которым когда-то ходили. Все это можно сказать и про людей. С течением времени люди меняются. Ни один человек не проносит через жизнь одни и те же мысли, чувства и привычки. Меняются взгляды, идеалы, и вот человек может уже не соглашаться со своим прежним мнением. Поэтому мы не можем говорить, что «знаем кого-либо полностью». Даже сам человек не может знать себя до конца.

Это особенно сильно заметно, если долгое время находишься вдали от человека, а потом, встретив, с трудом узнаешь его. Это как с родным домом, который непостижимым образом изменился за время нашего отсутствия. И начинаешь задаваться вопросом, изменился ли этот город, или это изменился твой собственный взгляд на него. Для нас удивительней всего не сами перемены, а наше осознание того, что мы не заметили их.

Привыкать к чему-то новому всегда сложно. И стоя на родной улице, мы пытаемся найти хоть малейшую деталь, которая напомнила бы нам о прошлом.

Именно так чувствовал себя Максат Есенов, молодой журналист 30 лет, стоя на площадке перед зданием вокзала. Этот город, где он родился и так долго жил, изменился до неузнаваемости, не оставив и следа от города его детства.

Даже эта маленькая привокзальная площадь, встречавшая его, стала какой-то чужой и незнакомой. Там, где раньше стоял памятник Ленину, теперь была пустая площадка и лишь развевался на ветру желто-голубой флаг с улетающим к солнцу беркутом. Это показалось Максату забавным, ведь именно Ленин, а точнее, его двухметровая статуя, были последним воспоминанием об этом городе, затерявшемся в его памяти.

«Ну вот, Одиссей вернулся в Итаку», проговорил самому себе Максат и уверенно зашагал по ступеням привокзальной лестницы вниз, в город, которого он не знал. Вокруг висели многочисленные рекламные плакаты и вывески привокзальных кафе. На крышах пятиэтажек красовались огромные буквы иностранных кампаний.

Для него этот город оставался огромной площадкой двора в панельном доме, где он когда-то жил. Он рос в годы неопределенности, когда неожиданно рухнул старый мир и все его жители оказались в совершенно новом. Он помнил очереди, дикую инфляцию и первые рекламные ролики по телевизору. Простые люди теряли привычную работу и пытались выжить. Кому-то повезло, и он неплохо заработал, кто-то, наоборот, потерял все, включая свою собственную жизнь. А сверстники Максата тем временем обклеивали стены домов наклейками из дешевых жевательных резинок. И страна в те годы навсегда осталась в его памяти как одна огромная дверь кухни, сверху донизу покрытая наклейками.

Хрущев обещал построить коммунизм к восьмидесятому году, но когда пришло время и ничего так и не изменилось, народ начал искать что-то новое, за что можно было ухватиться. В душах советских граждан проросли первые сомнения в самих устоях «страны Советов». Это было связано еще и с тем, что на смену послевоенному поколению сороковых и пятидесятых, пришло поколение шестидесятников, с детских лет тянувшихся ко всему западному. Многие из тех, кого он знал, не дожили и до двадцати, другие так и не смогли приспособиться к требованиям меняющейся жизни. Свое поколение Максат считал потерянным, они родились в начале 80-х, когда Союз начало трясти. Его поколение не приткнулось ни к тем, кто «делал деньги» в 90-х, ни к тем, кто родился уже во время перестройки. Порой Максату начинало казаться, что про них просто забыли, предоставив самим себе. И они росли, сначала в 80-е, затем и в 90-е. И даже в этом вопросе Максат не знал, к кому себя относить, к «старому» или «новому» поколению.

И все-таки то, что случилось, рано или поздно должно было произойти. Когда народ окончательно потерял веру в идею коммунизма, он начал искать что-то другое. Но не нашел. А оказалось, что кроме этой идеи, государство больше ничего и не держало и оно рухнуло, поглотив себя.

Этого следовало ожидать.

Если правительство не желает говорить с народом на языке демократии, то народ будет говорить с ним на языке оружия. И это было аксиомой, подтвержденной историей.