Камал Абуков - Еще дымит очаг…

Был субботний день. Я ехал на свадьбу.

Мы мчались по широкой асфальтированной трассе навстречу закату в изломанной седловине темно-фиолетовых гор.

В этом закате было что-то замысловатое, что-то тревожное запечатлелось в его огненных перьях, в расплавленном золоте его живой, мерно дышащей сердцевине, в розовых отблесках на высоких облаках.

Здесь, на этом отрезке дороги, шофера часто протирают глаза, высовывают голову на встречный ветер — боятся уснуть за рулем; пассажиры зевают и тоскливо ерзают на сиденьях — скучная степь вокруг. От дальней цепи гор и до самого синего моря на сотни верст раскинулась Кумыкская степь.

В тот день вся она, словно кровью, была залита красными с легкой чернью полями маков. Весной в Кумыкской степи маки глушат все другие цветы: и светло-сиреневые, пронзительно чистые поля чертополоха, и желтые острова сурепки, и синие полосы секирки, и малиновый горошек. Из плена маковых полей прорывается к обочинам дороги лишь солнечная ромашка.

Проезжие бранят нашу степь, бранят ее однообразные картины, а мне хочется остановить машину, сойти и остаться здесь навсегда. Широко раскинув руки, упасть в эти маки, уткнуться лицом в теплую от весеннего солнца, сладко пахнущую землю…

Быть может, от легкой хмели — а она обостряет чувства и восприятие — особенно мила была степь мне сегодня.

Это моя степь! Моя… родная… Когда я прильну к ней сердцем, я знаю, услышу протяжные песни моих далеких предков, гул табунов их коней, скачущих на рассвете по неоглядной равнине, бряцанье оружия у походных костров.

И тысячи лет назад здесь цвели маки. И те, что цветут сейчас, взросли из праха народа, некогда здесь обитавшего, народа, который дал жизнь моим братьям по крови — кумыкам. Я знаю, что эта моя мысль стара, да, собственно, это и не моя мысль — много поэтов в прежние и теперешние времена, каждый на свой лад, уже высказали ее. Я не поэт, мне, смертному, не грешно повторить их мысли.

Мне всегда казалось, что все сущее на земле таит в себе какую-то мысль. И куст, и дерево, и цветок мака, и даже самая неприметная травинка — все исполнено таинственного смысла и значения. Мы, люди, еще не научились понимать деревья и травы, но делаем вид, что нам все известно о них и ничего в них нет для нас скрытого — нам выгоднее не утруждать свое воображение, свою душу.

А небо?! Вечно живое небо над головой — разве это не книга таинств, на каждой странице которой новая картина. Летят по небу облака — одна неповторимая картина сменяется другой. О многом заставляет думать небо, не дает засыпать душе.

Вот и тогда, в тот роковой для меня день, я глядел на причудливый закат, и сердце мое исподволь наполнялось тревогой.

Солнце все глубже опускалось за Чиркейский хребет, уходило медленно, словно ему не хотелось расставаться с такой уютной, такой милой землей, где все по-весеннему чисто и празднично.

Расплавленное золото сердцевины заката стало червонным, его огненные перья потемнели, и между ними пролегли лимонно-желтые и лазурные проталины. Закат стал бледнее, но охватил больше полнеба, в его отсветах из легких облаков обозначились над синей цепью гор странные фигуры и лица. Вот появилась женщина… Она протянула ко мне руки, косы ее растрепались, синие-синие глаза широко открыты… Это моя мать… Как она напоминает мою встревоженную мать…

«Ей плохо, наверное, ей очень плохо!» — испуганно подумал я, пристально вглядываясь в синие глаза небесной женщины. Глаза ее гасли, весь облик размывался косыми прощальными лучами солнца и уходил высоко в поднебесье.

Мне так захотелось догнать ее, глянуть еще в глаза — в них было столько тревоги!

— Нажми! — невольно тронул я за плечо своего товарища, сидевшего за рулем.

Он молча прибавил ход. Мелко дрожа от встречного потока воздуха, машина наша помчалась на предельной скорости. Мы летели вслед за уходящим солнцем. Я подумал о том, что вечером обязательно заеду домой, припаду головой к коленям моей старенькой мамы, думал о вишнях в нашем саду…

В нашей усадьбе много вишневых деревьев и сейчас они цветут — белые, нежные, едва уловимо пахнущие землей и солнцем, тревожно пахнущие жизнью.

В ту минуту я был уверен, что через два часа увижу маму и вишни, белеющие ярко сквозь сумерки в глубине нашего сада.

Я думал увидеть белые вишни, а увидел белые халаты врачей в операционной. Сознание вернулось ко мне там на минуту, и снова я забылся надолго.