Бямбын Ринчен - Заря над степью

Неподалеку от родника какой-то лама готовил чай. Пристально посмотрев на Ширчина, он насмешливо произнес:

— Эх, лучше родиться быком в Хангае, чем батраком в Гоби! [130] Хангай — горно-лесная зона Монголии. Гоби — полупустынная область Монголии.

Вспомнив эту встречу, Ширчин подумал: а не лучше ли еще раз попытать счастье на военной службе, чем оставаться вечно в батраках? Вот из их хошуна собираются послать человека в Ургу в Хужир-буланское военное училище. Ведь там хуже не будет? Он поделился своей мыслью с Цэрэн. Девушка тихо и печально сказала:

— Что посоветовать тебе? Разве я могу пришить тебя к своему дэлу? Ты сам знаешь, что говорят у нас в таких случаях: мужчину должно поощрять, а женщину — ограждать. Оставаться батраком всю жизнь — незавидная доля. Бедный мой Ширчин! Славный мой! Попытай счастья, поезжай! И желаю тебе вернуться с удачей. А я всегда буду хранить память о тебе: ясным днем — в сердце своем, темной ночью — во сне.

Толстый казначей-лама вошел вместе со стариком-чеканщиком в свою нарядную, увешанную коврами юрту и коротко бросил выбежавшему навстречу послушнику:

— Чаю! С самого утра на ногах. Устал. Ну-ка, показывай удила, что у тебя там получилось?

Чеканщик достал из-за пазухи новенькую уздечку и почтительно протянул ее казначею.

Казначей небрежно взял пухлыми, мягкими руками из черных рук мастера, которые невозможно было отмыть от въевшихся в них грязи и копоти, отделанную серебром узду и невольно залюбовался. Удила были выкованы из серебра — один конец гладкий, другой в виде скрещенных очиров с головой чудовища и лепестками лотоса — символ мощи и благополучия стада.

Осматривая уздечку, казначей дивился:

— Как это ты такими грубыми руками мог сделать такую красивую вещь? Видать, постарался, все свое умение приложил. Ну что ж? За мной не пропадет. Вот тебе золотые пять рублей, русского царя деньги, — сказал казначей, передавая мастеру блестящую монету.

Мастер низко поклонился, бережно взял монету и спрятал ее в деревянную коробочку.

— Хвастать не стану, — сказал он, — но не каждому мастеру под силу сделать серебряные удила для верблюда — вожака десятитысячного стада. Слышал я, что моему деду удалось сделать всего лишь раз такую вещь за всю свою жизнь. Наконец-то и мне выпало счастье сделать для великого гэгэна единственные в моей жизни серебряные удила. Вот я и постарался.

Неслышно вошел мальчик-послушник. Он налил казначею в фарфоровую пиалу в серебряной оправе чаю, густо забеленного молоком, и прикрыл пиалу серебряной крышкой с коралловой пуговкой-ручкой. Перед мастером он поставил маленький столик черного дерева с перламутровой инкрустацией, налил чаю и ему, достал поднос с печеньем и изюмом и поставил его перед стариком. Потом он подбросил в чугунную печку аргала и неслышно вышел.

— Послезавтра эту узду наденем на верблюда — вожака десятитысячного стада. Большой пир будет. — Казначей взял пиалу с чаем, закрыл глаза. Губы его беззвучно двигались — он творил молитву, которую обычно читал перед едой.

Старый чеканщик одним глотком осушил крохотную пиалу, взял несколько изюминок и, делая вид, что с удовольствием ест, отодвинул от себя столик.

А казначей все шептал молитву. Старик догадался: хозяин дает понять, что разговор окончен. Он бесшумно встал и вышел из юрты, пятясь задом, в знак уважения к хозяину.

В железной печке завыл огонь. Казначей взял со стола маленький сигнальный барабан и трижды ударил в него, моментально появился послушник. Он почтительно сложил ладони и замер, ожидая приказания.

— Огонь гудит очень уж громко. Покропи маслом да подай мне еще пиалу чаю.

Казначей маленькими глотками отпивал ароматный чай и любовался убранством своей юрты.

Юрта у казначея в шесть стен, сплошь застлана дорогими алашаньскими коврами. Тепло, сухо, уютно, привычно попахивает дымком. Перед бурханами в серебряной кадильнице курятся благовонные тибетские темные свечи. Их аромат наполняет юрту. На изящных сандаловых подставках, стоящих по обеим сторонам шкафика с буддийскими божками, вразнобой тикают часы.