Бямбын Ринчен - Заря над степью

Ширчин задумчиво произнес:

— Говорят, в России народ сверг белого царя. И будто бы там между самими русскими идет война, белые русские воюют за белого царя, а красные — против царя и всех господ. Недавно мне пришлось побывать в монастыре Ламын-гэгэна. Я спросил у казначея: что это за красные в России? Он мне ответил так: "Красными называют тех, кто выступает против религии, не признает ни родителей, ни ханов, ни нойонов, никакой знати". Если верить казначею, выходит, что хуже красных нет людей во всей вселенной. А заговорил-то я с казначеем для отвода глаз; может, думаю, подобреет и отсрочит уплату долгов до тарбаганьей охоты. Я ничего ему не сказал, но подумал: "Красных в России проклинают не только наши ламы и нойоны, о них с ненавистью отзываются и русские торговцы, и китайские, и американские. А ведь известно, что торговцы заботятся только о наживе, о своей корысти". По-моему, раз князья и богачи ненавидят красных, стало быть, красные защищают народ, — закончил Ширчин и подбросил в костер аргал.

По ночному небу плыла стая гусей. Их гоготанье отчетливо слышалось в ночной тишине.

Во дворе посла пекинского правительства в Урге [149] Китайский посол был аккредитован при монгольском правительстве согласно тройственному соглашению между Китаем, Монголией и Россией 25 мая 1915 года. господина Чен И жарко и душно. В глубине двора, напротив ворот с аркой, у кирпичной стены, в деревянных кадках цветут олеандры, астры, розы и зеленые ощетинившиеся пузатые кактусы.

Под аркой у ворот стоят в карауле два китайских солдата. Новенькая серая форма с блестящими медными пуговицами на гимнастерках, новенькие японские винтовки с кинжальными штыками, на фуражках — пятицветные пятиконечные звезды.

Чен И человек уже не молодой. Лицо у него неестественно бледное, дряблое, необыкновенно широкий нос, лоснящийся высокий с залысинами лоб мудреца и толстые чувственные губы сластолюбца. На нем черные бархатные туфли, белые бумажные чулки, перехваченные у щиколоток черной лентой, на плечах — черный шелковый халат. Чен И сидит в своем кабинете на кане и время от времени посматривает на сидящего рядом генерала Сюй Шу-чжена, командующего оккупационными войсками. Лицо у Чен И усталое, он явно чем-то опечален. На лице генерала, напротив, сияет довольная улыбка, он в полной парадной форме, с большим, как пиала, орденом на груди. Выпятив грудь, он с нескрываемым удовольствием затягивается папиросой. Он дружелюбно улыбается, держится с хозяином дома почтительно, хотя и выставил у ворот караул и запретил Чен И сноситься с внешним миром, объявив о домашнем аресте. В почтительном тоне генерала явно сквозит ирония.

— Высокочтимый Чен, так как вы пока лишены возможности выходить из своего дома, я до вашего отъезда в Пекин был вынужден посетить вас, чтобы кое о чем посоветоваться. Я ознакомился с собранными вами в Урге материалами. Из них я почерпнул очень много интереского и полезного. Более того, скажу без утайки: материалы и сведения об ургинских правителях привели меня в восторг. Вы изумительно метко охарактеризовали этого святого слепца и его приближенных. Вы проявили себя человеком, весьма тонко разбирающимся в монгольских делах. Недаром про вас в Пекине говорят, что вы были для монгольских князей и святых добрым отцом, весьма заботливо ограждавшим этих усатых младенцев от большевистской опасности.

— Я только выполнял волю президента, как и вы, уважаемый генерал, — ответил Чен И.

— Похоже, — продолжал Сюй, сделав вид, что не уловил язвительности в словах посла, — что вы думали о своих подопечных князьях и ламах больше, чем об интересах нашего государства, которые вы прежде всего должны были защищать.

Чен И сделал нетерпеливое движение, но, сдержав раздражение, закурил сигарету и спокойно ответил:

— Полный отчет о моих действиях я дам только в Пекине. Насколько мне известно, мы с вами являемся представителями одного и того же правительства, и я вам не подотчетен. Могу только сказать, что, представляя здесь свое правительство, я после ряда секретных переговоров с ханом и князьями подготовил соглашение из шестидесяти четырех пунктов, согласно которому монгольское правительство добровольно отказывается от автономии. Разумеется, это соглашение налагает на нас определенные обязательства перед ханом и князьями.