— А мне кажется, болит. Сам я что-то раздумал лечиться, а ты — давай пей, — протянул чашу лекарю князь.
Гавриил изменился в лице:
— Нет, господин, не могу, потому что это средство только больным предназначается. Я же здоров, и мне оно будет вредно.
— А мне не будет? — прищурился князь.
— У тебя, господин, голова болела, ты просил снадобье, я и приготовил.
Святослав улыбнулся:
— Это снадобье ты приготовил для себя, лекарь, ты его и пей!
— Нет-нет! — закрывая руками рот, завопил Гавриил. — У меня голова не болит. — Крупные слёзы полились из глаз. — У меня голова не болит!..
— Щас заболит! — кивнул князь. — Василий!
В опочивальню вошли бирич и четверо здоровенных гридней.
— Чево надо, княже?
— Да полечить вот этим снадобьем моего лекаря. Захворал, бедный, а сам всё никак не насмелится.
Гавриил кинулся к двери, но его сбили с ног и заломили руки за спину. Потом, держа, словно в тисках, гридни открыли лекарю рот, и Василий вылил туда содержимое чаши. Гавриил захлёбывался, пытался выплюнуть жидкость, но Василий ударил его по кадыку. Лекарь дёрнулся, сглотнул и, выпучив глаза, испустил дух.
— Псу и псова смерть, — проворчал князь. — Закопайте эту падаль в лесу.
Весть о покушении на Святослава Ивановича скоро облетела всё княжество. Люди охали, ахали и спрашивали друг друга: «Что ж теперь будет?..»
В Липец прискакал князь Александр. Взбежал по крутой лестнице в терем и, скинув на руки холопа кафтан, крикнул:
— Где он?
— Кто?! — недоумевая, переспросил холоп. Затем, сообразив, указал на дверь княжеской палаты.
— Брат, что с тобой? — воскликнул Александр, бросаясь в объятья Святослава Ивановича.
— Пока ничего, — улыбнулся князь Липецкий. — Гаврила хотел меня отравить, да сам же своим ядом и поперхнулся.
— Хазарин проклятый! — выругался князь Александр.
— Не хазарин, а грек, — поправил вошедший игумен Поройской пустыни Зосима. — Хотя то, что он хотел сотворить, в духе хазарских выходок. Ну, слава Богу, ты жив и здоров, Святослав Иванович! — обнял князя священник.
— Да, нельзя доверять этим инородцам! — вздохнул бирич Василий. — Помнится, от руки хазарина Анбала Ясина погиб сто лет назад Великий князь Андрей Боголюбский...
— И эти греки — сущие хазары! — перебил Василия Александр. — Ведь все знают, что творится в Византии. В Царьграде они, греки, своих императоров всех извели. Ни один не умер естественной смертью: кого отравили, а кого зарезали. Оттого и неспокойно в Царьграде, оттого и рушится вера православная. Там турки с Востока наседают, латины [58] Латины — так на Руси именовали итальянцев, а иногда и западноевропейцев вообще.
с Запада, а нам татары житья не дают.
— Вы правы, благородные собеседники, — вздохнул игумен, садясь на лавку. — И вы правильно вспомнили судьбу благоверного Великого князя Всея Руси Андрея Боголюбского. Хазарин что волк, как его ни корми, он всё в лес глядит, чтоб туда убежать да ещё и ягнёночка прихватить. Князь Андрей Юрьевич доверился сущему волку, Анбалу, облагодетельствовал его, из грязи вытащил, одел, обул, обогрел, напоил, накормил, вельможею сделал, а тот продал своего хозяина убийцам, врагам его Кучковичам. Да ещё над мёртвым телом издевался, нечестивец, псам на съедение бросить грозился. Но были и у благоверного князя Андрея заступники. Не побоялся супостатов Кузьма Киевлянин. Как ответствовал он иудею Анбалу: «Ах, еретик проклятый! Уж и псам бросать благочестивое тело князя собрался! Да помнишь ли ты, жид проклятый, в каком платье пришёл сюда? Теперь стоишь ты в бархате, а князь лежит наг, но прошу тебя честью: сбрось мне что-нибудь!» — Зосима умолк.
— Но какая участь постигла извергов! — снова заговорил Василий. — Был я четыре года назад с поручением Святослава Ивановича в граде Владимире. Был и в Боголюбове, и тамошние люди показали мне место, где по приказу брата князя Андрея Всеволода Большое Гнездо свершилась казнь над супостатами. Их живыми заколотили в дощатые ящики и бросили в озеро, которое и поныне называют Поганым. Тела убивцев оказались непогребёнными, и, говорят, души их не знают покоя, летают над озёрами, а в день гибели князя Андрея... вернее, в ночь перед днём апостолов Петра и Павла тела казнённых в озере всплывают. Вид их ужасен: распухшие, синие, водянистые, глаза кровью налиты и сверкают, как уголья. И всю ночь они воют и воют, просят погребения. Люди православные шарахаются от этого озера. А их, супостатов, ничуть не жалко, так им и надо. Неверные они, инородцы эти, — заключил свою речь Шумахов.
Читать дальше