Борис Тумасов - Иван Молодой. Власть полынная

В открытые ворота въехали на рыси. У двери дома посадника стояли братья Андрей и Борис. Великий князь соскочил с коня, холодно обнял братьев, сказал с укором:

- В Литву торопились? Аль чужбина сладка? Борис прервал великого князя:

- Ты нас, брате, не кори. Мы при тебе и в своих уделах чужаками живем!

- В чем же?

- Обид наших не ведаешь? - вмешался Андрей.

- Коли так, братья, тогда ведите в хоромы да за столом и выскажетесь, - ответил великий князь и первым вошел в трапезную.

Когда уселись, Иван разлил мед по чашам.

- Вот теперь я вас слушать буду, какие обиды чинил и в чем грехи мои? - спросил чуть охрипшим голосом. - Все, все высказывайте, братья мои единоутробные, и пусть Господь нам судьей будет.

В трапезной мрачно и темно. Девка внесла зажженную свечу. Воск оплавлялся, стекал в поставец. Огонек выхватывал лица князей, бородатые, насупленные. Иван провел по волосам пятерней.

- Так кто из вас начнет, ты, Борис, или ты, Андрей?

Отрезав от куска вяленой солонины краешек, князь Иван сосредоточенно пожевал.

- Доколь, государь, ты на нас свысока глядеть будешь, в скудости нас морить? Аль мы безродны? - не сказал, выкрикнул Андрей.

Борис вмешался:

- А что и говорить, разве не ты нас обидел, когда удел брата Юрия на себя брал, нас ни во что не посчитал?

- Истинны слова Андрея. Москва все на себя взяла, нас подмяла. Углич и Волоцк обидела. Аль мы чужие?

- О-хо-хо, братья мои разлюбезные. - Иван руками развел. - Ежели только в этом ваши обиды, готов повиниться и от удела Юрия земли вам передать. Но я правом великого князя пользовался.

- А еще и в том, что ноне Новгород Великий на себя берешь как отчину! - снова прокричал Андрей. - Коли так, от отчины той и к нашим уделам не грех прирезать!

- О Новгороде Великом говоришь - так хочу сказать вам, братья, того медведя мы еще не убили. Почто же делим шкуру живого?..

К полночи споры унялись, князья успокоились. Не раз дворовые свечи меняли, по Великим Лукам первые петухи проголосили.

- Брат наш великий князь Московский, государь, - потеребив растрепанную бороду, примиряюще промолвил Андрей, - мы, князья удельные, и наши дружины с тобой и с твоими полками и в радостные, и в горестные дни завсегда заодно будем. А что вина наша, так ты уж прости. Эвон, конь о четырех ногах и тот засекается.

Из Пскова велено полкам ворочаться в Москву. Стояли они на западном рубеже, прикрывая горожан от немецких рыцарей, - замахнулись те на земли псковские. А когда подписали немцы мирный договор с Псковом, наступила пора уходить московским ратникам. Двинулись конные и пешие полки. Качались на ветру стяги и хоругви. Отряд следовал за отрядом, подминая подмороженную землю, разбивая ее в грязь конскими копытами.

Благодарили псковичи московских ратников, и долго еще слышался звон псковских колоколов.

Растянулись полки на версты. Первые за четыре версты от города удалились, а последние ратники еще из Пскова не выступили.

Гудение труб и барабанный бой далеко разносились. Скрипели колеса многочисленного обоза, стучали барки и кричали ездовые, перекликались конные, переговаривались ополченцы. И только боярские дружинники из дворовой челяди особняком держались.

Много верст предстояло прошагать ратникам, в седлах высидеть, пока до Москвы дойдут. По бездорожью широкой лентой тянулись полки, а когда на отдых становились, костры разжигали и обед в казанах варили, ордой пахло.

Воеводы хозяйственников вперед слали - новые места для отдыха готовить, бани топить.

К первому теплу подходили полки к Москве. Ополченцы воздух нюхали, радовались:

- Успеем семя в землю-кормилицу кинуть, отсеяться…

- Пора. Тоска по избам душу рвет.

- А сколь лаптей износил я, мужики?..

- О чем печаль, аль нового лыка не надерешь? И смеялись озорно.

Никто ни слова не говорил о страшных татарах, какие два лета тому назад Москве грозили, до Калуги достали, ни о немецких рыцарях речи не заводил - мужиков крестьянские дела заботили…

Из главного города Золотой Орды Сарая ехал в Москву ханский посол Бочюка. За его кибиткой, крытой белым войлоком, тянулись кибитки трех жен, детей и слуг. А за ними табунщики гнали косяк лошадей. Бочюка лежал на кошме в кибитке, напевал придуманную им песню и радовался жизни, молодости и отличному здоровью.

Вот скоро степь зацветет, и весело Бочюке: трава поднимется, кони разъедятся, кобылицы жеребиться начнут, молока прибавят. Ну разве не радость в этом?