Иван Молодой справился у посла о здоровье венецианского дожа и спросил, не чинят ли Амброджо в Москве какие препятствия.
С тем и отпустили…
В Москве на Контарини первое время косились, бабы и детишки хихикали, тыкали пальцами в его камзол и короткие, до колен, штаны, чулки и башмаки, а на шляпу глядя, хохотали - широкополая, с пером страусиным.
Поражались лицу безбородому. Эвон, на Руси у мужика православного борода окладистая, ухожена, а уж такой камзол, как на Амброджо, не то что мужик не наденет, но и баба не напялит…
Месяц-другой живет в Москве посол венецианский. Ожидал, когда с зимними морозами облегчится проезд по бездорожью.
Довелось повидать, как сопровождает великого князя Ивана Старшего его охрана из дворян. Сам князь показался послу красивым, высоким, стройным, и глаза его насквозь пронизывали. Не случайно бояре именовали его государем.
Все в Москве удивляло Контарини, особенно торжище с обилием хлеба и зерна, мяса и птицы, рыбы и скота в загонах, сена и дров.
В торговые дни торжище расползалось до Москвы-реки, выбиралось на лед.
Приезжали на Русь в Москву гости из Ганзейского союза, ляхи из земли польской и торговцы с Востока.
До самого отъезда из Москвы любовался Амброджо русскими женщинами, их красотой: розовощекие, глазастые, а уж такие веселые, что послу венецианскому, глядя на них, самому хотелось смеяться.
Москву Контарини, посол дожа венецианского, покидал с сожалением…
Сентябрь на Руси листопадом именуют. В тихий погожий день едва слышно потрескивают, отделяясь от ветвей, листья и, кружась, медленно опускаются на землю. Обнажаются деревья, стелют на землю пестрый ковер.
В многоцветье лес: коричневый, зеленый, багряный.
В сентябре по деревням и селам крестьяне выжигают утолоченное стадами жнивье и запахивают зябь на весну. Редкой щетиной пробивается на черном поле рожь, дожидается снега.
С утра и допоздна висит над деревнями и селами перестук цепов и пахнет обмолоченным хлебом.
Но в Угличе и Волоцке не этим жили. В княжеских и боярских палатах суетно укладывали в кованые сундуки меха и одежды, скатывали заморские ковры, прятали в ларцы драгоценности.
На хозяйственных дворах выкатывали из-под навесов кареты и колымаги. Кузнецы перетягивали шины колес, проверяли телеги, перековывали коней.
Потом загружали телеги, увязывали, накрывали вычиненными шкурами. Наконец в один из первых морозных дней княжеские поезда тронулись в дальний путь.
А через неделю в сопровождении трех сотен служилой челяди выехали и сами князья Андрей и Борис.
Направлялись братья великого князя в Новгород Великий, но в пути прознали, что государь московский уже вершит свой суд над крамольными новгородскими боярами.
И тогда Андрей и Борис повернули поезда в Великие Луки, поближе к литовскому рубежу. Здесь, они были уверены, получат покровительство Казимира, тем паче что он уже выделил на прокорм княжеских семей и челяди городок Витебск.
Едва тревожная весть докатилась до Москвы, Иван Третий созвал Думу.
Бояре были озабочены, и никто не подал голоса в защиту мятежных князей. Только глуховатый старец князь Стрига-Оболенский, шамкая беззубым ртом, протянул:
- Токмо без крови, государь. Не надобно крови!
Подняв пять сотен отборных дворян и взяв с собой воеводу князя Холмского, Иван Третий выехал вдогон братьям.
Ехали спешно, коням и людям редко давали отдых, по многу верст не слезали с седел.
Впереди, рядом с трубачом, везли княжескую хоругвь, символ власти.
Скакали бок о бок кони великокняжеский и Холмского. Иван говорил редко, князь тоже больше молчал. Но мысли были одни: не упустить мятежных князей, чтобы рубеж русский не перешли. Иван Третий, качая головой, сказал:
- Унижение какое, князья русские за рубежом хлеба и милости намерились просить. Стыдоба! Прознал бы про это отец наш, великий князь Василий! Не довел до этого Господь!
Не ответил ничего князь Даниил, но с государем согласен, хотя княжеские обиды ему понятны. Силен в русских князьях удельный дух.
А Иван Третий продолжал:
- Каков князь тверской Михайло Борисыч? Вишь, по своему уделу дозволил мятежникам проехать! Вот ты, князь Даниил, тоже тверич, как мыслишь, прав ли Михаил?
Холмский не ответил. А великий князь усмехнулся:
- Тебе и говорить нечего. Тверь завсегда с Москвой соперничала. Аль не так?
Солнце уже клонилось к закату, когда показались стены и церковь.
- Настигли, избавил Господь от позора! - промолвил Иван Третий.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу