Колин Маккалоу - Битва за Рим

– Твой отец!.. – выпалил он, приблизившись.

– Что с моим отцом? – спросил Помпей тихо и спокойно.

– Жители Рима похитили тело и грозят привязать к ослу и протащить по всем городским улицам! – сказал Брут Дамасипп. – Одна из женщин, сидевшая у тела, сказала мне об этом, и я помчался как сумасшедший, вообразив, что смогу их нагнать и остановить. Хорошо, что я увидел вас, иначе они и меня привязали бы к ослиному хвосту… – Он смотрел на Помпея с тем же почтением, с каким прежде взирал на его отца. – Скажи, как мне поступить!

– Немедленно приведи мне две когорты солдат! – приказал Помпей. – Мы пойдем в город и найдем его.

Цицерон не задавал лишних вопросов, Помпей, дожидаясь солдат, тоже помалкивал. Помпею Страбону нанесли несмываемое оскорбление, и у обоих не вызывало сомнений из-за чего; только так могли жители северо-востока города выразить свое презрение и отвращение к тому, кого считали виновником своих бедствий. В наиболее населенные кварталы Рима вода поступала по акведукам, но менее многолюдные верхний Эсквилин, Виминал и Квиринал полностью зависели от местных ручьев и источников.

Пройдя со своими когортами в Коллинские ворота и достигнув просторной рыночной площади, Помпей не увидел ни души. Пусто было всюду, даже в проулках, ведших на нижний Эсквилин. Двое молодых людей начали прочесывание в разных направлениях; одну когорту Дамасипп повел к Крепостному валу. Только через три часа люди Помпея нашли труп своего полководца на Альта-Семита, перед храмом Салюс. Что ж, подумал Цицерон, место, где его бросили, говорит само за себя: у храма богини здоровья.

– Я этого не забуду, – проговорил Помпей, глядя на голое обезображенное тело отца. – Когда я стану консулом и разверну строительство, Квириналу от меня ничего не достанется.

Узнав о смерти Помпея Страбона, Цинна вздохнул с облегчением. Когда же ему поведали, как тело Помпея Страбона проволокли по улицам города, он тихонько присвистнул. Недовольство в Риме растет! Защитники города не пользуются любовью простого люда. И он стал с уверенностью ждать капитуляции Рима, до которой, по его представлениям, оставались считаные часы.

Но он ошибся. По-видимому, Октавий решил, что к сдаче Рима его принудит только открытый бунт черни.

Вечером того же дня к Цинне явился с донесением Квинт Серторий. Его левый глаз был закрыт промокшей от крови повязкой.

– Что с тобой? – спросил Цинна в испуге.

– Лишился глаза, – коротко ответил Серторий.

– О боги!

– Хорошо, что левого, – стоически продолжил Серторий. – Правым я вижу руку, держащую меч, поэтому в бою я сгожусь и одноглазый.

– Сядь! – Цинна налил ему вина. Внимательно наблюдая за своим легатом, он давно понял, что мало что в жизни способно вывести Квинта Сертория из равновесия. Усадив его, Цинна тоже сел и медленно, вздыхая, молвил: – Знаешь, Квинт Серторий, ты был совершенно прав.

– Ты говоришь о Гае Марии?

– Да. – Цинна повертел в руках кубок. – Я больше не главнокомандующий. О, командование меня уважает! Но солдаты, самниты и другие италики-добровольцы следуют за Гаем Марием, а не за мной.

– Это должно было произойти. В былые времена это ничего бы не значило. Не рождался еще человек более здравомыслящий и дальновидный, чем Гай Марий. Но теперешний Гай Марий уже не тот. – При этих словах из-под окровавленной повязки вытекла слеза, и Серторий поспешил ее смахнуть. – В его возрасте, при его нездоровье с ним не могло произойти ничего хуже этого изгнания. Уж я-то знаю его как облупленного и понимаю, что он всего лишь притворяется, будто его все это занимает; на самом деле он жаждет одного – отомстить тем, кто его изгнал. Он окружил себя худшими легатами, каких я только видел за долгие годы. Взять Фимбрию – вот уж настоящий хищник! А личный легион Мария? Он называет их своими телохранителями и не считает частью войска. Этому сборищу злобных стервятников, рабов и бывших рабов, позавидовал бы главарь мятежных сицилийских невольников. Острота ума еще при нем, Луций Цинна, а вот нравственное чувство угасло. Он знает, что твои армии принадлежат ему! И я очень боюсь, что он намерен использовать их для личного возвышения, а не для блага Рима. Я здесь с тобой, с твоим войском, Луций Цинна, по одной причине: не могу смириться с беззаконным смещением консула в год его магистратуры. Но с тем, что, как я подозреваю, задумал учинить Гай Марий, я тоже не смирюсь, а потому нам с тобой, очень может быть, придется расстаться.