Иван Арсентьев - Буян

Антип умолк, лег на спину, подложив руки под голову.

«А я-то думал!..» — чуть не вырвалось у разочарованного Евдокима, ожидавшего рассказа, пересыпанного жуткими сценами. А тут жизнь как жизнь, каких тысячи кругом. Получалось, что не «обозленность личными неудачами» заставила этого диковатого приказчика искать правду, не она разрушила в его крестьянской душе вековую веру в царя-батюшку. Тогда что же? Народнические брошюрки, которыми ссужал его Амос Антипов? Евдоким пожал плечами.

На сизой от рассеянного света звезд заволжской стороне мерцал желтоватым пятнышком костер. Издали казалось — там играют в прятки с огнем: пламя то покажется, то хитро спрячется среди кустов, и трепетные пятна от него расплываются и тонут в темной воде. Из лесу потягивало теплым душком сосновой смолки, что-то скрипуче покряхтывало, невидимое в плотном сумраке.

Евдоким неожиданно съязвил:

— Небось, дядя Антип, посади тебя в тюрьму, быстро бы излечился от революционной, так сказать, болезни?

Сказал и тут же пожалел, что попусту обидел доброго человека, который заботится о нем, как отец родной. Нехорошие слова вырвались, хотелось как-то сгладить впечатление от своей глупости, но мысли сухо пересыпались в голове, а сухим песком щель не замажешь.

Встряхнув кудрями, Евдоким покосился на торчащую веником бороду Антипа. Тот лежал молча, и непонятно было — обиделся он или нет. Вдруг прислушался, сел. Евдоким тоже приподнялся, навострил уши. Слева, у самого берега, в тени послышались частые шлепки весел, поскрипывание уключин: кто-то греб по-волжски, «с подергом». Антип торопливо поднялся, крикнул по-совиному.

— Ага! — раздалось снизу негромко, затем зашуршал песок под днищем.

— Идем принимать груз у Солдатова, — сказал Антип Евдокиму, и они направились к воде по крутой, едва приметной козьей тропке.

Немного спустя на более ясном фоне неба возникли три черные фигуры с ношей на плечах. Опустили к ногам груз. Евдоким догадался уже, что в тюках оружие, и сказал себе: «Эге! Мужики-то не шутят»… И радостно засмеялся.

— Фу-у!.. Заждались небось? Путь не близок, умотался… — отдуваясь и вытирая лоб, сказал Порфирий Солдатов. — Вот получайте полтора десятка ружей и двадцать револьверов, — ткнул он ногой в мешок. — Другой раз, слышь, так не повезет. Придется пускать шапку по кругу. Червонцев едва ли хватит на динамит: мордвин-приказчик из каменоломен дерет, подлец, втридорога да еще скулит, мол, такому честному человеку, как он, не миновать на каторге кандалами из-за нас звенеть… Утопить сукина сына — и вся недолга! Может, ты, Антип, подкинешь плотик на благое дело? Чать, капитан твой Барановский не обедняет… Иначе с деньжонками — швах.

— Плот будет, все готово. Только гнать придется тебе. Ночью. Подбери из сплавщиков, чтоб шито-крыто… — предупредил Антип.

— Было бы чего сплавлять… Вот вам газета. Не какая-то нелегальщина — хе! — а «Правительственный вестник»! О броненосце «Князе Потемкине Таврическом» пишут. Дело-то, братцы, ух заварилось на Черном море! Ку-да-а!.. Красный флаг подняли матросы на корабле, офицеров — за борт! Блошку за ножку, а? — засмеялся Порфирий. — А сами ушли гулять по волнам, народ поднимать. За ними еще один корабль ушел. Дела, мужики, — не зевай! Да-а… Тут бы всем разом взяться и… — стукнул Порфирий кулаком по кулаку. — А то один зачнет, а другие сидят. Так вот и давят по одному… Вот тут еще листовки, — протянул Порфирий Антипу припахивающую керосином пачку. — Давай разделим. Городские социалисты крепко супротив Думы говорят. Бойкот объявляется. Это значит — Думу, как она не правление трудового народа, не признавать. Ну, нам-то и сам бог велел… Сашка Трагик обещал приехать послезавтра. Петров день, народу набьется полная церковь, так что можно будет раздать потихоньку листки.

Разделили пачку; Антип спрятал свою долю за пазуху, спросил:

— Ну, как вы там, расскажи…

— Да как?.. Говорю: повезло.

— Страху, знать, натерпелись?

— Было… — усмехнулся Солдатов и стал оживленно рассказывать: — Встретились с Земсковым у рождественского перевоза, дождались, пока Шура Кузнецов пришел. Ну, парень, я вам скажу… Куда-а-а!.. Повел нас на станцию казать вагон. В тупик, неподалеку от Запанского переезда. Место — глушь, вагонов — видимо-невидимо, и наш среди них стоит. Сторож похаживает. Шура смеется, машинист, говорит, свой парень, так загнал вагон, что сортировщики третьи сутки не могут вытащить его на божий свет. Посмотрели место, Николаю фонарь не понравился, близко торчит. Спрятались за склад какой-то, подождали, пока сторож отойдет подальше, и камнями по фонарю. К вечеру я лодку отогнал к Постникову оврагу, припрятал в тальнике, а как стемнело, подъехали с Николаем на телеге к Запанскому. Шура уже прохаживался там с тремя деповцами. Пролезли под вагонами потихоньку к сторожу, кляп в рот, связали, он и не пикнул, вагон открыли — па-ашла работа! Управились скоро. Шура говорит: вы катайте к лодке, а мы — другой дорогой. Накрыли оружие мешками, сели сверху, и айда! Главное — через город проскочить… И что ж вы думаете? На углу Предтеченской — городовые. Двое. Говорю Николаю: «Держись! Взводи курок, будет забота». А он смекнул да как заорет благим матом, будто ему живот схватило. И мне велит, валяй, мол, погромче подтягивай! Тут мы с ним задали такого песняка — ни дать ни взять загулявшие мужики с базара едут. А городовые, гляжу, надулись, как лопухи на огне, уставились на нас. Хотелось, должно быть, содрать штраф, да неохота было возиться с пьяными. Перетрусил я — куда-а… Опомнился аж за Курмышом. Николай подался домой, а мы на берегу у Постникова стали майданить добычу. Кузнецов свою долю забрал, а я свою потащил в лодку. Молодцы деповские, теперь Лаврентий не будет ворчать, что самарские рабочие не помогают нам.