Анатолий Мариенгоф: Екатерина

Полки шли, разломав строй и линии.

Сорвав с плеч в первые часы возмущения узкие и короткие мундиры прусского образца, гвардейцы теперь чувствовали себя вольготно в просторных старых кафтанах прошлого царствования.

У Троицкой пустыни к Екатерине явился вице-канцлер князь Голицын с письмом, писанным по-французски, от Петра III.

Екатерина встретила посланца улыбкой, которая ей самой казалась очаровательной.

Петр предлагал своей супруге разделить с ним власть.

— А что у вас, князь, делается в Ораниенбауме? — спросила Дашкова.

Голицын рассказал, как Петр, по просьбе дам, распустил тамошнее войско.

— Это очень разумно,— сказала Екатерина.

И, продолжая весело болтать с вице-канцлером, как бы забыла о письме своего супруга.

Алексей Орлов занял Петергоф без выстрела.

Но воинскую часть, верную императору, все же удалось обнаружить.

Это были голштинские рекруты с палками вместо ружей.

Петр старательно переписывал с листа, присланного Екатериной: «Того ради, помыслив я сам в себе беспристрастно и непринужденно, чрез сие объявляю не токмо всему Российскому государству, но и целому свету торжественно, что я от правительства Российским государством на весь век мой отрицаюся» .

За дверью тяжелыми шагами расхаживал Григорий Орлов.

Под окном ржали гусарские лошади.

Казалось, что Петр, писавший за небольшим овальным столом, думал только о том, как бы поизрядней вывести буквы.

И только когда шаги Орлова, доносившиеся из соседней залы, становились нетерпеливей и резче, Петр вздрагивал всем телом.

— Вот и кончил, — сказал он с жалким видом, — пойдите и передайте это, пожалуйста, господину Орлову.

Генерал, которого Петр считал преданным себе, взял бумагу. Солдаты разговаривали под окном хриплыми голосами.

Петр, крадучись, заглянул через пыльное стекло.

— Господи! Господи! Господи!

И задрожал всем телом, и заплакал и забился в дальний угол.

Столь страшен и звероподобен показался громадный одноглазый конногвардейский вахмистр, с которым бывший император ненароком встретился взглядом.

Фамилия вахмистру была Потемкин. В комнату вернулся генерал, которого Петр считал преданным себе.

— Пойдемте садиться в карету, — сказал генерал. — Елисавета Романовна и Гудович там дожидают вас.

Петр спросил с жалобным видом:

— Куда же повезут меня?

— В Петергоф, — коротко объявил генерал.

Гусары и конногвардейцы окружили четырехместную карету.

Генерал спустил на окнах зеленые гардины. Петр жаловался на озноб.

Толстая фрейлина всю дорогу грела своими широкими ладонями его холодные руки.

А был полдень, и солнце пекло.

В Петергофе влюбленных разлучили.

Дежурному офицеру бывший император сам отдал свою шпагу.

А ленту андреевскую и Преображенский мундир с него содрали.

И так как другой одежды не припасли, то он остался сидеть во исподниках, в нижней рубахе и босиком.

«…после того я послала, под начальством Алексея Орлова, в сопровождении четырех офицеров и отряда смирных и избранных людей, низложенного императора за 25 верст от Петергофа, в местечко, называемое Ропша, очень уединенное и очень приятное, на то время, пока готовили хорошие и приличные комнаты в Шлиссельбурге…

Страх вызвал у него понос, который продолжался три дня и прошел на четвертый; он чрезмерно напился в этот день, так как имел все, что хотел, кроме свободы (попросил он у меня, впрочем, свою любовницу, собаку, негра и скрипку)».

Это принадлежит перу Екатерины II.

Скрипка бывшего императора была работы Лаврентия Гваданини; собака — породы мопсик; негра звали Нарциссом.

Просьбу же относительно любовницы не сочли мыслимым уважить.

— Что-то на сердце у меня нет спокойствия, — пожаловалась императрица Григорию Орлову, перевязывая ему ногу, зашибленную в голени.

— Чего ж так? — потянулся Орлов. — Теперь будто, матушка, сколько-нибудь против прежнего поспокойней.

И, хрупнув костьми, выгнул спину подобно большому, но гибкому животному. Екатерина сказала:

— Всякая мысль моя в Ропше.

И, положив на колени волосатую, тяжелую как бревно ногу, погладила ее нежно.

— Все о карауле думаю, да и как, право, не думать, когда и наше счастье и счастье целого отечества от такого вздора зависит.

Орлов успокоил:

— Алешка, небось, стерегет-то. От него не больно брызнешь! — и опять потянулся в плечах и выгнул спину, имеющую скорее лопаты, чем лопатки. — Да еще Барятинский там, да Потемкин-циклоп, поди брызни от них!