Даниил Мордовцев - Лжедимитрий

Над крепостью развевалось знамя: на белом полотне красовался громадный красный полумесяц, а под ним — поверженный и сломанный крест.

Московские войска виднелись на стенах крепости и за валами. Они изображали собой татар, и они же должны были защищать крепость от царя, который командовал немецкими ротами, польскими жолнерами, а равно донскими и запорожскими казаками. Крепостью же и её войсками командовал князь Мстиславский.

Москва, жадная до зрелищ, привалила на это позорище. Тут толкались и галдели уже знакомые нам лица — и из Охотного ряду великан, и детина из Обжорного ряду, и Теренька, всё ещё собирающийся жениться, и рыжий плотник-певун, и офеня...

— А что, Теренька, уж, верно, твою свадьбу будем справлять разом? — задирал рыжий плотник.

— С кем разом-то?

— Ас царём. Он, чу, женится на польке, так и тебе польку с Литвы привезут.

— А тебе, должно, с Литвы гашник привезут. Ишь, у тебя в Угличе-то лопнул, как царевича зарезали, — отгрызнулся Теренька.

— А ты мотри-мотри! — показывал детина из Обжорного ряду на чудовищ, поставленных в амбразурах. — Вот дива! Что оно такое есть?

— А бесы... Али ты не видишь? С хвостами... Ишь хвостища-то какие!

— С нами крестная сила! — ахает баба с горячими оладьями.

В это время показался царь. Он ехал на белом коне, в сопровождении Басманова и других начальников.

— Буди здрав! Слава! — закричали русские.

— Гох! Гох! Гроссер кейзер! — вопили немцы.

— Hex жие! Hex жие! — вторили поляки.

— Ишь, залаяли по-собачьи, вертоусы проклятые! — вставил своё слово Охотный ряд. — Зудят у меня на вас руки, погодите!

— Что ж, братцы, это наших собираются бить? — любопытствовал Обжорный ряд.

— Да, вестимо, нас, дураков... Кто ж нас не бьёт? — с досадой проговорила однорядка.

— Попробуй!

А дело похоже было на то, что собирались бить русских: так выходило по планам осады.

Царь повёл свои отряды на приступ. Битва должна была произойти на снежках, по московскому обычаю. По первому сигналу на осаждённых посыпались тучи снежных комьев. Но уж для кого снег составляет родную стихию, как не для русского человека? На этот раз осаждаемые ответили такими снежными митральезами, что осаждающие попятились назад. Многие немцы попадали. У иных, и у немцев, и у поляков, носы оказались разбитыми. В толпе послышался взрыв хохота.

— Что, взяли, вертоусы? — самодовольно заметил Охотный ряд.

— Так их, поджарых! — подтвердил и Обжорный ряд.

Басманов поскакал в крепость для каких-то переговоров: он повёз от царя приказание — не очень упорно защищаться, чтоб не вышло в самом деле драки. Мстиславский должен был повиноваться и укротить воинственный пыл стрельцов и других ратных людей.

Снова приступ — снова тучи комьев. Осаждённые подались... По приказу.

— Братцы! Наших бьют! — завопил Охотный ряд.

— Не давай, робята, наших в обиду! — орёт Обжорный ряд.

— Валяй их, вертоусов латинских!

— Немцы, я видела, со снегом камни метали, — вмешалась баба.

— Бей их, гусыниных детей! — раздаются крики.

И многим гусыниным сынам досталось-таки от московских снежков.

Как бы то ни было, крепость была взята немцами, поляками и казаками. Так было угодно царю. Он поступил тут бестактно, не желая никого обидеть и, напротив, желая сблизить русский народ с иностранцами, он все силы употреблял, чтоб выставить напоказ все лучшие стороны последних, но русские были обижены этой бестактностью юного, пылкого монарха, как он невольно обижал их и в других случаях: что для него казалось глупостью, предрассудком, закоснелостью, то именно и было дорого москвичам.

Шуйский всё это видел и всё взвешивал на своих аптекарских весах. Молодой, увлекающийся царь простил его, воротил из Вятки, куда он отвезён был прямо от плахи, с Красной площади, и где пробыл всего до октября, мало того, веруя в честность и искренность людей — качества, которыми, к удивлению, наделила природа этого неразгаданного человека необыкновенно щедро, качества истинно рыцарские, положительно поражающие в этом таинственном, точно с неба свалившемся существе, — веруя исключительно в добрые начала и великодушно прощая злые, — Димитрий возвратил Шуйскому всё своё доверие.

И вот сидит этот убелённый коварством Васюта в своих богатых палатах, вечером, после взятия Димитрием ледяной крепости, и обводит своими лукавыми глазами собравшихся у него гостей. Тут и братцы его Димитрий и Иван Шуйские, слабые копии своего братца Васюты. Тут и Голицын князь и Василий Васильевич, и Михайло Игнатьевич Татищев, и князь Куракин, и Гермоген казанский. Тут и некоторые из стрелецких голов, сотников и пятидесятников. Торчит и почтенная борода купчины Конева с серьгой в ухе.