Борис Шелепов - Их было трое

— О нас с Закиром тоже не стоит, — отозвался Гриша и, подражая своему командиру, удалился от востра. Казиев подошел к нему. Оба они направились к походной кухне — продолжать завтрак.

— А все-таки, — с сожалением заметил Микитенко, — мало о тебе написали, Закир. Ведь вы такую операцию провели!

— И о тебе мало. Больше надо было. Скажи?

— Оно конечно. Но мы люди не гордые. Пусть…

Между тем казаки решили дать письмо на редактирование замполиту полка Родионову и сегодня же отправить с очередным рейсом почтового самолета «ПО-2»

Следующим утром войска конно-механизированной группы возобновили наступление. На этот раз командующий решил использовать и дневное время: пошел дождь, авиация не угрожала.

Некоторое время вместе с соединениями казаков шли штабные подразделения стрелковых дивизий, которые принимали участие в операции.

Большак поблескивал мутными лужами выбоин. С вязкой проселочной дороги выбралась на грейдер скрипучая двуколка. Рахим Калданов и Кузьма Тищин неудобно сидели на катушках кабеля, прикрыв их полами плащ-накидок.

— Наша арба, — сетовал Рахим, — клопом ползет… Уйду к казакам: там жить можно.

— Поклянись лисьим малахаем дедушки Тюлюпергена! — говорил Кузьма ради собственного развлечения.

— Могу. Что думаешь…

И снова довелось встретиться Кузьме Тищину с генералом, на которого смотрел в бинокль с высокой сосны.

— Гляди, Рахимбей, Плиев едет!

На большак выехали всадники. Кавалькада поравнялась с двуколкой, Плиев всмотрелся в Тищина.

— Наблюдатель! Едешь НП под Берлином выбирать?

Кузьма не растерялся.

— Вот именно! Без пересадки, товарищ генерал!

Конные одобрительно рассмеялись и поехали дальше. Среди них Рахим успел рассмотреть своего комдива: это и удержало природного наездника от дерзкого намерения попроситься на службу в кавалерию.

На перекрестке, возле столба с немецкой дорожной табличкой, указывающей, сколько километров до города Одессы, всадники остановились. Прощались за руку. Комдив стрелковой и еще несколько конных пехотинцев неуклюже затрусили на север, по грейдеру, а Плиев с охраной свернул влево, строго на юг.

— Теперь туда все казаки уйдут, — резюмировал Тищин. — Они мыслят рубануть «его» с хвоста, а мы — прямо мыслим. Теперь, Рахимбей Мурзинович, не увидишь свою любезную конницу целых полгода. Поминай, как звали!

Мимо шла нескончаемая колонна казаков.

Уныло молчал Рахим. Нет, не на двуколке сидеть бы ему, потомку степных воинов!..

Хотя стояла невообразимая распутица, хотя выбились из сил кони, а казаки не смыкали глаз уже более суток, настроение людей не падало.

С моря, со стороны Николаева, ползли весенние туманы, надежно укрыв гвардейцев от зловещих линз воздушных разведчиков — ненавистных «рам». Ничто не причиняло столько горестей коннице, как вражеские бомбардировщики и штурмовики. Вокруг — степная равнина, и негде укрыть коня — боевого друга. На больших привалах рыли щели для лошадей, но не всегда это удавалось сделать вовремя.

Пока все шло спокойно. На биваках тлели угольки костров, лились речи бойцов о минувшей знаменитой операции. В эскадроне Виктора Самойлова душой компании обычно бывал известный Иван Касюдя из Преградной. Некоторые казаки не знали в точности фамилии балагура, потому что конь его тоже был Касюдя.

— За Снигиревкой есть маленький хуторок, — рассказывает Иван, сладко затягиваясь крепчайшим самосадом. — А бой идет километрах в двух. Отлично. Недалеко от их передовой гремит немецкий репродуктор — усилительная установка. Хорошо. А мы ползем вперед за контрольным пленным — непосредственно. Рядом со мной месит коленками грязь сержант Хачай. Он по-немецки балакает не хуже другого Ганса… Новичок у нас, из пополнения.

Закир Казиев нервно покручивает вокруг пальца витой темляк сабли. Он не участвовал в поиске, и досада грызла душу.

— Я и говорю Хачаю: «Переводи, что он там плетет по микрофону». Сержант переводит. И получается какая-то несуразица. А именно: «Солдаты! Будьте храбры, как всегда! Я — вместе с вами… Шульц, налей коньяку и индюка подвинь ближе». Последнее тихо, а потом опять громко: «Мои солдаты! На вас смотрит великая Германия. Будьте стойкими». И снова тихо: «Икру подай, болван плешивый…» Я и думаю: причем тут закуска и кто такой говорит в усилитель? Хачай еще раз внимательно послушал и объяснил, что командир сидит где-то в отдалении и поднимает дух солдат, а сам, мерзавец, пьет и закусывает. К тому же забывает выключить микрофон, когда говорит о выпивке. Солдаты ругаются, грозят кулаком в сторону репродуктора, а наши из минометов дают жизни, сыпят по его передовой — непосредственно.