Борис Шелепов - Их было трое

Наведывались в домик и хабаевские беляки. Тогда хозяйка открывала вторую половину лица, обезображенную огнем. Незрячий глаз как бы застыл в ужасе — веки обгорели. Люди отворачивались, содрогаясь. Спрашивали каратели: «Далеко ли скрываются партизаны?» Говорила хозяйка: «Как тень движется за путником, как смерть ходит за человеком, так и партизаны — за вами. Только тень не рубит и не стреляет, а эти — могут…» Смелые ответы Хадзигуа приводили в бешенство непрошеных гостей, но они не трогали женщину — колдунья!

Люди говорили, что уже после смерти лесника какой-то кровник его поджег сторожку. Мать, Саниат, находилась в селении на поминках по мужу, а Хадзигуа, в то время семнадцатилетняя девушка, ушла за водой. Соломенная крыша вспыхнула, как факел. Увидев пожар, девушка с криком бросилась к дому, взобралась по лестнице на объятый огнем чердак и через какое-то мгновение выпрыгнула оттуда с белым свертком в руках. Она сломала ногу и потеряла сознание. Дымился сбившийся на лицо шерстяной платок…

Мимо сторожки случайно проезжал «охотничий поезд» богачей Кубатиевых. Девушку привели в чувство, увезли в селение. Белый сверток взяли с собой (говорили, что в нем ребенок).

Через несколько недель Хадзи вернулась в дом почти совсем седая, с обгоревшим лицом. Ребенка взял на воспитание Саладдин Кубатиев, пожилой бездетный человек. Чей был ребенок — осталось тайной. Только злоязычные кумушки судачили у реки о том, что дочь покойного лесника однажды «нашла» в лесу младенца, а потом, на пожаре, младший джигит из рода Кубатиевых, Сафар, приказал своим слугам взять драгоценный сверток с собой. Делались неясные намеки на то, что джигит Сафар — отец ребенка, что он был влюблен в юную красавицу Хадзи и встречался с ней тайно. Но всесильные Кубатиевы заставили словоохотливых кумушек прикусить языки. Ребенок рос в доме Саладдина, двоюродного брата Сафара.

Хадзигуа жила в большой печали, особенно после смерти матери. Сельчане Христиановского и Фидара особенно часто слышали из ее уст легенды и песни, полные материнской скорби о потерянном сыне. К дому Саладдина ее и близко не подпускали.

И сейчас, собирая лекарственные цветы, дочь лесника тихо напевала:

О какой разлуке пела Хадзигуа? Может быть, она вспоминала свадьбу своего возлюбленного, джигита Сафара, после которой уже не видела его никогда: он уехал в Петербург, потом за границу. Молодая жена Сафара вернулась из свадебного путешествия, а сам он больше не показывался в родных краях.

Дни свадьбы Сафара врезались в память на всю жизнь. Затерявшись в толпе, Хадзи единственным глазом наблюдала за происходящим.

…В дом жениха невесту привезли на четверке резвых кабардинских рысаков, позвякивающих чеканным серебром на сбруе.

Вокруг коляски — верховые в черкесках, в бурках. Они стреляют, кричат, свистят, гикают, джигитуют. Каждый джигит на своем коне. Впереди — знатные из богатых семей, в цветистых куратах [19] Курат (осет.) — тонкий бешмет под черкеску. из синего шелка, с высокими воротниками, застегнутыми на маленькие шарики, искусно сделанные из черных ниток.

Но ворота закрыты. Шумная кавалькада останавливается. Гармоника умолкает, джигиты перестают гикать и свистеть. Из ворот выходят почтенные старцы. Один из них спрашивает:

— Кто вы такие, и каким ветром вас занесло в этот тихий хадзар? [20] Хадзар (осет.) — дом.

— Мы предвестники счастья, — отвечает глава всадников. Ворота тотчас открываются. Гости идут во двор, а невеста в сопровождении девушек — в дом. Впереди — шафер:

— Фарн фацауы, фарн! (Счастье идет, счастье!) — громко возвещают прибывшие — это о невесте.

«Несчастье мое, несчастье!..» — шепчет бедная, всеми забытая дочь лесника и крепко прижимает платок, прикрывающий обезображенную часть лица. К горлу подступают рыдания. Она поворачивается и убегает в сторону леса.

Возле большого кирпичного дома, где живет старый Саладдин, стоит дородная няня и держит за руку трехлетнего мальчика, Знаура.

— Куда бежит тетя? — спрашивает ребенок.

— В лес, в гости к лешему, она колдунья, — следует ответ, и мальчик испуганно прячется за юбку няни, не ведая, что «колдунья» его родная мать.

Одиннадцать весен прошло с той памятной весны. Отгремел девятнадцатый год. В горах Осетии установилась власть Советов. Кубатиевы сгинули где-то в белой армии. Только Сафар был за границей не то в Сирии не то в Иране — по-разному говорили, да старик Саладдин остался в родном селе. Знаур по-прежнему жил у Саладдина. Шел ему четырнадцатый год.