Борис Шелепов - Их было трое

— Ты тоже большевик, дада? — осторожно спросил Знаур.

— Нет. Православный. Ни на какой платформе не стою, но к новой власти сочувствие имею, потому что с ней правда. И дай ей бог царствовать века. — Дед перекрестился.

Знаур многое еще не понимал, но детское воображение рисовало яркие картины, как в легендах лекарки Хадзигуа: из дальнего края лезут страшные чудовища на русскую землю, скачут черные всадники со змеиными головами. Им навстречу несутся огненные силуэты смелых джигитов. Гудит и стонет земля под копытами их лошадей. Видит юноша и себя на резвом скакуне, с кривой саблей над головой. Там, в этой лавине воинов — его школьные друзья Кудзиго и Кудзи и Костя Коняхин. Они воюют за берекет [28] Берекет (осет.) — изобилие, довольство, достаток. для бедных. А кто такой Знаур? «Рожденный в хлеву»… Да, конечно, он с ними, с красными конниками, и он себя покажет…

Мальчик остался ночевать у деда Умара. До глубокой ночи думал о своей судьбе — что будет завтра, найдет ли он Костю и поедет ли тот в город, чтобы поступить в школу? Примут ли их в школу? Как и чем они будут жить? А может быть, их тоже возьмут в Красную Армию, как братьев Кудзиго и Кудзи? Вот было бы — да!

У здания Дигорского окрисполкома, бывшего особняка богача Абаева, Знаур внимательно перечитал все лозунги и плакаты, приклеенные к стенам. Самый большой плакат: «Трепещи, барон Врангель! Наша ячейка РКСМ уходит на борьбу с твоими верными лакеями — повстанцами на Кубани и Тереке!» Рядом — объявление: «С сего числа все добровольцы будут направляться во Владикавказ для прививок от брюшняка». Выделялся своей красочностью литографский плакат, на котором была изображена огромная, в аршин длиной, вошь. Подпись: «Вот наш враг».

— Что такое «ячейка»?.. — спросил он по-русски у стоящего возле парадного подъезда дневального в полинявшей от времени бараньей папахе с красной лентой.

Дневальный зло покосился на мешок за плечами Знаура.

— Что у тебя там, в мешке? Боеприпасы?..

— Пироги, дяденька.

— Пироги? Хорошее дело.

Знаур поспешно развязал мешок и извлек полкруга олибаха [29] Олибах (осет.) — осетинский пресный пирог с сыром. .

— Вот, кушайте, дяденька.

— Спасибо, сынок. Мы, понимаешь ли, приехали надысь из Николаевской — местная команда, а у начпрода зубы заболели, и не выписал, гад, хлеб. Умираю, говорит, не могу писать. Гидра, интендантская личность…

Проглотив кусок, дневальный спросил:

— Куда ты собрался, хлопец?

— В город. Учиться хочу.

— Учиться? Хорошее дело. Откедова у тебя пироги-то?

— От похорон остались.

— Знатно угощают осетины на похоронах. А на что тебе ячейка?

— Просто так.

— Бывает ячейка партейная. Бывает для подростков, как ты. Рекесеме называется.

— Рекесе… Они там учатся?

— И учатся, и воюют — всему свой час. Бедовые головы! Мировую буржуазию хотят порешить. Да ты, хлопец, заходи к ним, не сумлевайся.

Знаур неуверенно побрел в окружком РКСМ. В длинном полутемном коридоре услышал голоса.

— Я уже вам разъяснил, товарищ, — говорил кто-то резким металлическим тенором, — в Ленинский Комсоюз молодежи принимаются выходцы из пролетарской среды. Секретарь окружкома уехал в Ессентуки, на фронт. Все уехали. Я, как руководитель общего отдела, самостоятельно не могу произвести оформление. Не имею полномочий. Пищите заявления в первую инстанцию. Там разберутся.

— На какую еще «станцию»?

Знаур остановился. «Ведь это же голос Кости Коняхина! О, аллах! Неужели ты покровительствуешь мне! Вот повезло!..»

— В ячейку пишите. Она там, где прежде был сельский ревком.

— Никакой там ячейки нет, — возразил Костин голос.

— Нет? Значит, ушла на фронт. Ничем помочь не могу.

— Как же быть нам? В добровольцы не принимают, если не записался в молодежный союз…

Знаур подошел ближе и уже ясно различал говоривших. В одном из них узнал своего друга. Костя обращался к бледнолицему человеку в бронзовых очках, говорил запальчиво, каждое слово подкрепляя жестами. Загнутый вверх усыпанный красными веснушками нос от натуги покрылся испариной. Над озабоченно сморщенным лбом торчал рыжий чубчик.

Рядом с Костей стоял какой-то черномазый мальчуган в залатанном коричневом чекмене.

— Позвольте. — сказал очкастый. — А сколько вам, собственно, лет?

— Шестнадцать с половиной, и Ахметке шестнадцатый, хотя он ростом маленький.

— Вот видите! — развел руками завдел. — Какой чудак примет вас в Красную Армию в таком нежном возрасте! Не понимаю, зачем вы только отрываете людей от работы! — и он направился к своему кабинету.