Ольга Токарчук - Книги Иакововы

- Кирхер доказывает, что Вавилонская Башня, описание которой имеем мы в Библии, не могла бы быть столь высокой, как это здесь представлено. Башня, достигающая самой сферы Луны, нарушила бы весь космический порядок. Ее основание, опи­рающееся на земном шаре, должно было бы быть громадным. Она заслонила бы солнце, что имело бы катастрофические послед­ствия для всех созданий. Люди должны были бы потратить все запасы дерева и глины на Земле…

Ксендз чувствует себя так, словно бы провозглашал ереси, и он даже и не знает толком, а зачем вообще говорит все это молчащему еврею. Он желает, чтобы тот посчитал бы его приятелем, а не врагом. Вот только, будет ли это возможно? Быть мо­жет, и удастся договориться, хотя и не знают они ни своих языков, ни обычаев своих, ни один другого, ни своих вещей и понятий, ни улыбок, ни жестов рук, ничего; так, может, удастся пообщаться с помощью книг? Разве это вообще не единственная возможная дорога? Если бы люди читали одни и те же книги, то жили бы в том же самом мире, тем временем – живут в иных, словно те ки­тайцы, о которых писал Кирхер. А есть и такие, и их целая масса, которые вообще не читают, разум у них спит, мысли простые и животные, словно те мужики с пустыми глазами. Вот если бы он, ксендз, был королем, то приказал бы один день барщины пред­назначить на чтение, все крестьянское сословие загнал бы к книгам, и Жечьпосполита тут же бы стала по-другому выглядеть. Быть может, это даже проблема алфавита – что не существует только один, но их много, а каждый ведь по-другому формирует мысли. Алфавиты – они словно кирпичи – из одних, выжженных и гладких, появляются соборы, из других, глинистых и шершавых - обыч­ные дома. И хотя латинский алфавит наверняка самый совершенный, но ведь, похоже, Шор латыни не знает. Поэтому ксендз пока­зывает хозяину пальцем гравюру, а потом еще одну, и еще, и видит он, как тот склоняется над изображениями с нарастающим ин­тересом, так что под конец даже вытаскивает откуда-то линзы, хитро оправленные металлической проволокой – ксендз Хмелёвский сам хотел бы иметь такие, нужно будет спросить, где такие можно заказать. Переводчик тоже, оказывается, заинтересован, так что все втроем склоняются они над гравюрой.

Ксендз поглядывает на евреев, довольный тем, что поймал их на крючок, и видит в темной бороде хозяина золотые и каштановые волосы.

- Мы могли бы обмениваться книгами, - предлагает он.

Он говорит, что в своей библиотеке в Фирлееве он имеет еще два труда великого Кирхера, Arca Noe и Mundus subterra­neus , закрытые на ключ, слишком ценные, чтобы обращаться к ним ежедневно. Ему известно, что имеются и другие титулы, но он знает их лишь по упоминаниям, то тут, то там. И много еще других собрал он мировых мыслителей прошлого, в том числе - при­бавляет он, чтобы немного подлизаться – иудейского историографа, Иосифа.

Ему наливают компота из кувшина и подвигают в его сторону тарелочку с сушеным мнжиром и финиками. Ксендз берет их в рот с благоговением, давно уже он не ел такого – неземная сладость тут же поправляет его настроение. Он понимает, что сейчас вот следует изложить свое дело, момент самый способствующий, так что проглатывает сладости и переходит к делу; но, еще до того как закончить, уже знает, что вырвался вперед слишком рано, и что многого тут не добьется.

Возможно, он узнает это по перемене в поведении Грицька. Еще он мог дать голову на отсечение, что к тому, что перево­дит, парень что-то прибавляет от себя. Он только не знает, то ли это какие-то предупреждения, то ли наоборот – нечто, что должно поддерживать ксендза. Элиша Шор незначительно отодвигается на стуле, откидывает голову назад и прикрывает глаза, словно бы консультировался со своей внутренней темнота.

Так это длится до того момента, когда – вопреки своей воле – ксендз обменивается многозначительным взглядом с моло­дым переводчиком.

- Равви слушает голоса старейшин, - шепотом поясняет парень, а ксендз как будто с пониманием кивает, хотя и не пони­мает. Быть может, и правда у этого еврея имеется какой-то волшебный контакт с различными чертенятами, разве мало их среди евреев, все эти ламии и лилиты. Это колебание Шора и его закрытые глаза убеждают ксендза, что было бы лучше, если бы он во­обще сюда не приходил. Ситуация деликатная и нетипичная. Как бы тут бесславия на себя не навлечь.