Франтишек Кубка - Избранное

Если она напевала, он досадовал — чему радуется, если печалилась — ломал голову, по кому же она скучает? Пан Томаш ревновал. Ни разу, однако, не довелось ему застичь жену на греховном деле. Тем не менее он выслеживал ее, подстерегал и потел. Но в конце концов всякий раз убеждался в том, что пани Алена следует по пути добродетели. Жена лишь посмеивалась над ним, и при этом за алыми лепестками ее губ сверкали такие прекрасные зубки, что пан Томаш едва не плакал от счастья. Случалось ему и всплакнуть, если вдруг приходила на ум такая мысль: «Вот точно так же час назад она, быть может, улыбалась кому-то другому».

А пани Алена и в самом деле улыбалась, — так уж, видно, на роду ей было написано. И ничего, к сожалению, поделать с собой не могла. Но пану Томашу было от этого не легче.

На улице Старого Места пражского, у реки, где жили супруги, всегда было шумно и весело. От костела святого Валентина до самого берега реки, по всей улице раздавался звон металла, резкий и ликующий, как походные трубы крестоносцев. Шумели и грохали мастера, изготовляя броню и латы, шпоры, мечи и другое оружие, люди бывалые, повидавшие света, такие, что не лезли за словом в карман, умели и песню спеть, и добрую вещь сработать. Приезжали к ним на горячих жеребцах и могучих конях рыцари и оруженосцы, под окнами домов прохаживались длинноволосые пажи, а однажды побывал здесь и сам король Ян с целой свитой, подобной хвосту предвестницы войны — кометы. Король Ян тогда и в самом деле снова ехал на войну в чужие края.

Пани Аленка глаз от них не могла оторвать, но с не меньшим, а может, еще и с большим восторгом смотрели на Аленку рыцари, и пажи, и сам король Ян. Она высунулась из окна, и все на улице в этот торжественный миг притихли и застыли в немом изумлении перед воротами ее дома и улыбались ей. И казалось, будто над покатыми крышами поднялось солнце, удивительное, невиданно яркое.

Мастер Томаш кланялся его королевской милости, а маленькие глазки его уже видели серебряные гроши, которые прибавятся к тем, что аккуратно уложены в сундучке в подвале. Прибавятся или не прибавятся? Король Ян порой забывал платить за работу.

Вскоре после того визита решился-таки пан Томаш отправиться в путь. Пани Аленка умоляла мужа не уезжать, твердила, что станет скучать без него. Пан Томаш не знал, что и делать. «Лжет, — думал он, — притворяется, ждет не дождется, когда уеду».

Потом пани Алена развеселилась и принялась напевать, как и всегда.

«Радуется, греховодница, — злился он. — Муж еще порога не переступил, а она уже не чает отправиться на гулянку».

Пани Аленка расплакалась:

— Не покидай меня надолго!

— Ага, — бормотал пан Томаш, — все-таки хочет, чтоб я остался. Дьявола боится и рада, что за ней присматривают. Без присмотра долго ли до греха!

Когда пани Аленка молчала, пан Томаш гневался, что она не говорит с ним о тяготах и опасностях его путешествия. Если она начинала болтать, Томаш надувался, что она радуется его отъезду.

День расставания приближался, и у пана Томаша становилось все тоскливей на душе. Не облегчали душу ни молитвы, ни ругань; от страха за то, что будет дома без него, сжималось горло. Томаш и рад был бы отказаться от поездки, но жажда денег была равносильна его ревности. К тому же вся Прага знала о предстоящем путешествии, все только и твердили, что мастер Томаш будет гостем самого графа антверпенского. Словом, назад пути не было.

Даже ученики его посмеивались, глядя на озабоченное лицо хозяина. Даже толстый живот пана Томаша опал и порой тряслись руки. Оружейник с трясущимися руками — слыханное ли дело! И все это из-за дивной Аленкиной красоты!

Предпоследнюю ночь сидел мастер Томаш один-одинешенек, размышляя, как бы уберечь свою жену от греха. Он был уверен, что, поддавшись соблазну, она непременно согрешит. Поэтому надо заранее остеречь ее от искушения. Он ломал голову, сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони, скреб пятерней голову, почесывал за ухом, нос, руки, но выхода не видел. Полжизни отдал бы он, лишь бы придумать, как в эти три месяца его отсутствия уберечь жену от греха. Ради этого можно и душу дьяволу заложить.

И вдруг в уголке его сознания шевельнулась мысль: «Чего стоит вечное спасенье против малой толики наслажденья тут, на земле? И я, клянусь господом, не позволю лишить себя этой радости и ни с кем ею не поделюсь! Провалиться мне ко всем чертям на этом месте!»

Не успел он договорить — черт был тут как тут и уселся на стул против него. Там, где обычно за обедом сидела пани Аленка. Черт был весьма учтив и обходителен. Он любезно спросил, чего пану Томашу угодно, и сказал, что охотно взял бы его с собой, но этот час еще не пришел; тем не менее он готов исполнить любое желание пана Томаша, но сперва тот должен заключить с ним некий договор. Словом, черт знал все, что творилось в несчастной душе Томаша, и куражился над ним — хохотал, барабанил пальцами по столу, отпил вина и раскрошил кусок хлеба. Он испытующе смотрел на Томаша, который, впрочем, не напугался, а просто не знал, как разговаривать с чертом.