Михаил Степанов - Ночь умирает с рассветом

— Не серчай, паря. Ты говоришь — Коротких, и сам вон какой продолговатый. Забавно, понимаешь... Ты не серчай.

Василий нутром почуял, что эта вспышка веселья отвела от него грозу. Настороженность, которая густым мороком собралась было в землянке, точно унесло ветром. Ловко получилось, что не стал ждать, когда спросят, заговорил сам...

— Валяй, Василий, обсказывай дальше, — уже совсем добродушно кивнул ему Егор.

Волчьим чутьем Коротких угадал, что второй такой минуты в жизни больше не будет... Вот они, судьи... Красные партизаны, большевики. Сошлись на одной тропе. Ну поглядим, кто кого...

— Чего объяснять-то? — уныло переспросил он. — Ведите за сарай, и дело с концом. В расход, одним словом.

— Ты чего брешешь? — удивленно поднял глаза Егор. — Ты толком давай.

Сынки примолкли, насупились...

— А то и есть, что надо меня к стенке. — Губы у Василия вроде улыбались, глаза расширились и не мигали. — Может, белый я...

Он потянулся к кружке, хотел отпить чаю, но только расплескал на стол: руки тряслись. Он убрал их на колени.

Васины молча сидели вокруг, ждали, что он еще скажет.

— Ты по порядку валяй, — очень тихо и веско проговорил, наконец, Егор. — А насчет стенки не торопи, не к спеху.

Пришел, видать, твой смертный час, Василий Коротких... Не замолишь грехов, не выпросишь милости. Не убежишь: нету тебе лазейки... Неужто нету? А может, есть махонькая? Мозг работал четко и ясно... «Не оплошай, Васяга... Должна быть увертка, не проглядеть бы...»

— Чего размусоливать-то, — почти спокойно заговорил Василий. — В семеновском отряде был, у самого сотника Соломахи.

Он видел, как напряглись лица, напружинились руки у Егора и проклятущих его сынков...

Егор поднялся из-за стола, прежним веским голосом спросил:

— Оружие где?

«Не дрогнуть бы, не показать виду... Не заскулить бы бабьим визгливым голосом. Дай силу, господи...»

Василий не дрогнул.

— Под полом винтовка. Вон, под той половицей.

Бурят Димка встал, отворотил доску, вытащил винтовку, отдал Егору.

— Ну, сучий сын, исповедуйся, — глухим шепотом приказал Егор. — Все выкладывай, что на душе, что за душой.

— Скор ты больно, Егор, — насмешливо проговорил Василий, прикрывая веками глаза, чтобы спрятать свой страх. Он уже видел лазейку, маленькую мышиную щелку... Услышал всевышний чистую молитву.

— Поспешка, она блох ловить хороша. А тут... Я не убегу, не бойся. Слухай все кряду... Сам сказал, не торопно тебе.

Весеннее солнце било в тусклое окошко землянки. Одинокая ранняя муха звенела у стекла, ломала тонкие прозрачные крылья... Вокруг Василия сидели пять суровых, насупленных человек, непреклонных судей с добрыми крестьянскими лицами. Он стоял среди них, с виду беспомощный, жалкий, а внутри сильный, как зверь в пору смертельной опасности. Он боролся за жизнь.

В немой тишине однообразно звучал его усталый, надтреснутый голос. Василий рассказал, как со свояком Спиридоном Никитиным тайком пробрался в тайгу отсидеться, пока в родной деревне бесчинствуют белые. А где отсидишься, когда за каждой сосной по семеновцу? Попали в самое пекло... Пригнали их семеновцы в Троицкосавск, где в Красных казармах было полно арестантов. Спиридон Никитин озверел, стакался с сотниками — Соломахой да Зубовым.

— С Зубовым? — переспросил Егор.

— С Зубовым. И порешил я бежать оттедова, выказать красным все как есть. Душа не принимала того, что деялось...

— Врешь, сучье вымя!

— А не веришь, так и сказывать не стану.

— Ну, бреши, бреши...

Василий безошибочно разгадал по голосу Егора, что первое напряжение спало. Как мог простодушнее сказал:

— Под самый как есть новый год зарубил я сотника Зубова.

— Врешь! — заревел Егор. — Убью, коли не докажешь!

— Зарубил, — так же спокойно продолжал Василий, — и свой знак на поганце оставил. Пущай, мол, знают, кто убил.

— Какой знак?

— Бросил возле порубленного свою зажигалку. Она приметная, все в отряде знали: бабенка железная, промеж ног огонек выскакивает... У американа выменял.

Егор прикрыл рукою глаза, когда опустил ладонь, Василий поймал в них теплую, доверчивую искру.

— Было, — сказал Егор тихо. — Все точно. И про зажигалку разведчики докладали. Валяй дальше.

— Сманил я с собой Спиридона, как-никак — родня. Подались мы к красным.

— Ну?

— То-то, что «ну»... По дороге ни одного красного отряда, что ни деревня, то семеновцы. Красные-то сел хоронились, все больше в сопках, в лесу. И стал Спиридон меня сомущать: пойдем, говорит, к белым. Я, мол, не выдам, что ты сотника порешил.