Владимир Владыкин - Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965

Троцкий, этот каналья, искры метал, когда уезжал на Украину. Ленин, говорят, и приказал Лейбе найти подходящего в своих кругах человека. И кто-то предложил дурака Богрова, который боялся царя и его премьера, что начнут притеснять евреев, как отец царя Николая-кровавого. Хотя тот ни в кого не стрелял, и опять эти эсеры свинью подстроили Николаю, когда собрали толпу во главе пьяницы и авантюриста попа Гапона. Троцкий тогда доказывал, что это не он сделал, а сионисты, которые его, Троцкого, ненавидели. И оклеветали отщепенцем. Впрочем, они всех евреев-большевиков так и окрестили – отщепенцы. А я всегда считал, что этот поклёп для отвода глаз, а сионисты и революционеры одного поля ягода. Говорили, что Троцкого за Столыпина и ещё каких-то генералов сослали в Сибирь, откуда ему всегда удавалось бежать. Собственно, мне в этом тоже везло – пять раз бежал с помощью товарищей. Хотя я никому не доверял. Только на себя располагал. И вот уже почти полвека миновало, а всё кажется, что это было как в дурном сне…».

Иосиф Виссарионович на склоне лет нет-нет да подумывал о мемуарах, но сразу после войны садиться за них ещё было недосуг, так как на повестке дня стояла неотложная работа. Да и какой историк не возразит, дескать, Сталин никогда не собирался писать мемуары, поскольку понимал, чего ему предстояло коснуться, то есть никак нельзя было обойти тему борьбы за абсолютную власть и того, как эти люди его преследовали в мыслях и во сне, и потому он должен был их физически уничтожить. А как ему хотелось, однако, оправдаться в своих ненаписанных воспоминаниях, и поскольку их нельзя было оформить на бумаге, он их исключительно мысленно только и проговаривал, анализировал события, которые даже не все войдут в учебники истории. И так исключительно хотелось одному ему, поскольку правду народу нельзя доверять. Но он представлял, когда-нибудь о нём напишут и о том, чего вообще не было. Хотя вместе с тем тогда он не предполагал, что будет твориться за его спиной, поскольку был почти полностью убеждён: политический заговор при его жизни почти невозможен, не каждый из приближённых покусится на его власть, не рискуя своей жизнью. А, тем не менее, этим утверждением он как раз себя и обманывал, поскольку больше всего боялся заговора и продолжал от себя это скрывать, что в дальнейшем сыграет с ним роковую роль, когда станет терять бдительность. И он так и не поймёт, какую штуку с ним сыграет надвинувшаяся старость, которую всячески старался не признавать, отодвигать от себя…

А тогда, после войны, не зря он подключил Берию к организации восстановления народного хозяйства, уничтоженного войной. План по восстановлению был предложен Н.А.Вознесенским, к которому – Сталин знал – Берия относился с ревностью и даже с боязнью, так как Николай Алексеевич, хоть и не был боязливым, к нему всегда относился настороженно. Но свои выводы вслух не проговаривал, считая Берию авантюристом. Однажды Сталин, дорожа прямотой Вознесенского, строго спросил у него:

– Товарищ Вознесенский, как ви относитесь к товарищу Берии?

– Может быть, хорошо бы относился, если бы Лаврентий Павлович не был в душе авантюристом. Но я знаю, как он ко мне присматривается, будто что-то хочет спросить, но не решается…

– Но мы ему напомним, чтоб уважал и не мешал работать…

– Товарищ Сталин, не нужно, а то Лаврентий Павлович подумает, что я на него вам жаловался.

– Ничего, всё будет хорошо, вот увидите.

– Я тоже так думаю.

Сталин внимательно посмотрел на Вознесенского, молча кивнул и велел тому идти, а сам стал раскуривать трубку. Именно после этого обмена мнениями Сталин и снял Берию с поста министра МГБ и поручил курировать атомную промышленность. Мнение Вознесенского по личности Берии для Сталина сыграло как последняя капля для смещения его и поручения ему ответственного дела, с которым лучше его никто бы не справился, и даже Жуков, которому, правда, это дело он не предлагал. Но Сталин никогда никого просто так не снимал и не назначал заново, о чём будет сказано ниже…

Берия с порученным делом справился за два с половиной года. А после гражданской Троцкому и Дзержинскому на это потребовалось шесть лет. К тому же Дзержинский не выдержал колоссальной нагрузки, отчитался на съезде и умер в 1926 году…

После войны Сталин почувствовал страшную усталость и душевное опустошение. Он испугался, что стал сдавать, но, должно быть, сказалось напряжение военных лет, спал совсем мало, а курил много. И Сталин, чувствуя зябкость ног и рук, подумывал бросить совсем курить, на что решился впервые в своей жизни. Но окончательно это получилось только через два года. Он как-то глянул на себя в зеркало, чего делал редко, и его взгляд тотчас выхватил не бледность щёк, а их подозрительную под глазами желтизну, а вокруг глазного яблока тёмные фиолетовые круги и сеточка прорезавшихся глубоких морщин как трещины на запечённом яблоке. Словом, цвет жёлтого лица, морщины, тёмные круги и всё чаще повторяющаяся зябкость рук и ног даже в тёплом кабинете, как никогда Сталина серьёзно насторожили. Да ещё мучило головокружение, вот оттого и стал он носить присланную братом Валентины Истоминой (только им он и доверял) овчинную тужурку, которую надевал, когда не ожидался приём и снимал, когда кому-то назначалась аудиенция. Он охотно принимал дельные предложения Маленкова, Булганина, Хрущёва. А последнего почему-то с самого начала, когда жена Надежда Сергеевна обрисовала его мужу как простого общительного, стал даже обожать. А всё потому, что Сталин хорошо разбирался в людях, и считал, что этот шут не способен против него организовать заговор. И он с удовлетворением отмечал рабскую покорность в глазах этой троицы. Он полагал, что ни один из них не смог бы успешно управлять страной так, как он, и потому не справятся с его системой управления. Но в этом он не спешил им признаться и намеренно оттягивал, выжидал, как они себя поведут дальше?