Карел Коваль - Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой

Так мне говорила матушка, передавая мне арфу, когда я остался один из семи братьев и сестричек, и могилки их давно заросли травой и маргаритками. Теперь у меня есть только арфа, это наследство и завет от моей умершей матери».

Тут голос арфиста сорвался и на мгновение затих. Моцарт смотрел на него и думал про его особенные голубые глаза и про его чудесную трогательную речь. Ведь Мысливечек во время итальянских бесед с Моцартом говорил не на родном языке, но имел в произношении тот особый певучий призвук, как и у Бенды, Гейна, Ваньхала, Йировца, Фиалы – как у всех чешских музыкантов, разлетевшихся по свету как птицы, с которыми Моцарт познакомился во время своих путешествий.

Все они говорили на иностранных языках со своим сладким певучим родным произношением. А самые красивые ноты в голосе появлялись при воспоминаниях о Родине. Арфист был изумлён тем, что делалось в душе Моцарта, и когда маэстро поднял бокал с вином, выпил с ним, налил себе ещё, чтобы подкрепиться в своих размышлениях, и снова выпил до дна.

Затем поставил бокал на стол со вздохом:

«Я испил чашу горечи и бед вот также до дна, не смотря на то, что матушка ничего от меня не скрывала. Она знала, что лучшее приданое для ребёнка – это правда о жизни. И всё это слышала вот эта арфа. Она и есть моя жизнь. Ничего другого нет у меня на этом свете, а если бы не было у меня её, я не хотел бы и жить.

Как начинаю играть, вижу братишек и сестрёнок, танцующих вокруг меня, и матушка с папенькой любуются нами…. Я слежу, чтобы каждая нота была чистой, чтобы не было стыдно. Чистая игра – это как честь, и за этим моя матушка до последней минуты следила. И эту честь мне вместе со своей арфой передала, чтобы моя звезда освещала мой путь, даже когда на небе звёзд нет.

Простите, маэстро, но ещё никто со мной так красиво не трапезничал. Никто не сидел со мной за столом с белой скатертью. Никто мне ни разу не показал, что у него тоже есть душа, а вот вы раскрыли для меня своё золотое сердце. Для меня – неизвестного бродячего музыканта».

У Моцарта не было слов после этой исповеди, он погладил старика по руке, потом подошёл к клавиру и сказал:

«Ещё раз послушайте, чтобы хорошо запомнить, а потом для меня сыграете вы».

Снова арфист напрягся как струна. Какое теперь может быть смущение, какая робость. Он теперь чувствовал, что после своего рассказа ему нельзя подкачать, здесь уже вопрос чести. Безмятежно зазвучала грустная баллада.

– 4 —

Тонкие пальцы Моцартовых рук дотрагивались до белых и чёрных клавиш, словно поглаживали цветы. Тема дозвучала. Арфист не дожидаясь, станет ли Моцарт играть ещё и в третий раз, встал, решительным шагом подошёл к арфе, взял её в руки, как дитя, нежно поставил у кресла и торжественно уселся. По нему было видно, что он готов с честью выполнить задание.

Моцарт остался сидеть возле клавира и смотрел на старания растроганного мужичка, который за короткое время их знакомства так по-разному смог проявить себя. И сейчас, несомненно, собирается показаться с наилучшей своей стороны. Он намерен не ударить в грязь лицом от имени всех чешских бродячих музыкантов. Он должен доказать, что достоин того внимания, что ему оказал маэстро Моцарт.

Арфист прикрыл глаза… Его душа погрузилась туда, в ту грустную мелодию. Тему- балладу, что проиграл ему только что по второму разу Моцарт. Через мгновение он широко открыл свои голубые глаза, и его пальцы дотронулись до струн молчавшей пока арфы, материнского приданого, разрисованного звёздами. И вот, как будто разбудили её волшебной палочкой, зазвучала арфа красивыми, за душу берущими звуками.

Теперь уже Моцарт превратился в статую. Жадно следил он за вдохновенным музыкантом, который играл с таким огнём, каждый звук просто бил ключом из самого сердца, переполненного энтузиазмом, напитавшимся Моцартовой музыкой. Тема закончилась. Мгновение сосредоточенной тишины.

Арфист опустил голову, задумался перед первой вариацией. Затем его голубые глаза засверкали, пальцы заколдовали над старой арфой и зазвучали прекрасные вариации на только что прозвучавшую тему. Тут словно птицы распевали на разные голоса, одна старалась превзойти другую, но все придерживались заданной темы, и каждая вставила своё словечко, и все были услышаны.

За первой вариацией после небольшого вздоха пошла вторая, третья, четвёртая, пятая, шестая и, наконец, кульминация – седьмая вариация.

Арфа заиграла величавый ликующий гимн, тут уж сам Моцарт встал и подошёл к арфисту, а тот выглядел в своём воодушевлении как пророк, как апостол, возглашающий от лица всех неизвестных чешских музыкантов песнь любви и радости, так как именно ему выпала честь играть перед самим маэстро Моцартом.