— Наш султан призывает к себе ученых, поэтов и архитекторов. А также богословов, законоведов и астрологов. Наш султан поклялся искоренить всех неверных, шиитов и вольнодумцев. «Только бы Хусайн не попал к султану! — думал Махмуд, успевая вежливо улыбаться гонцам. — Иначе смерть или тюрьма».
— Почему бы твоему брату не переехать на службу к султану? — уговаривали гонцы. — Султан осыплет его милостями. Щедрость султана безгранична к тем, кто умеет угадывать его желания.
«Никогда Хусайн не станет угадывать желаний. Он тот самый вольнодумец и почти шиит, которых вы искореняете», — думал Махмуд.
— Но того, кто отказывается от милостей султана, постигает тяжелая кара, как бы далеко он ни жил, — говорили гонцы.
«Ого! — думал брат Махмуд. — Надо Хусайну уходить из Бухары».
Знакомый ал-Барки, того самого соседа, для которого Хусайн написал книги с разъяснениями законов, был купцом. Он жил в Гургандже, в столице Хорезма, но иногда приезжал в Бухару. Он согласился довезти Хусейна до Гурганджа и даже отказался взять деньги.
— Это с меня следовало бы взять плату за удовольствие от общения с человеком, слава которого далеко опередила его пути.
Все нужные слова были сказаны дома вечером, все необходимые книги и вещи были собраны заранее.
У семьи осталось достаточно денег, чтобы прожить при нынешних ценах полгода. А там, поступив на службу, Хусайн снимет дом и вызовет семью.
Бухара осталась за спиной. Стены и крыши домов слились, и не видны уже Хадшмрунские ворота, от которых начиналась дорога в Хорезм, минареты; и уже не различить, где соборная мечеть, выстроенная Кутайбой.
— Когда-то и я оглядывался на свой город, — сказал купец, — когда отец первый раз послал меня с караваном в Египет.
Дорога до Гурганджа была длинна. Через селения и рабаты, через степь и пески к Амударье, к рабату Джигербент. Там была переправа с правого берега на левый по мутной желтой воде, по широкой реке, глубины которой неизвестны. В низинах реки росли рощи, зрели фрукты в садах, а стоило отойти на несколько переходов — фарсагов, начинались пески, голодные и сухие. Джигербент — это уже Хорезм. Здесь свои обычаи и привычки, и даже язык иной — хорезмийский, слегка отличающийся от таджикского.
Хусайн спал в рабатах, ел вместе с купцами, с погонщиками верблюдов и воинами, охранявшими товар от случайных людей.
Наконец они подъехали к воротам Гурганджа. Заплатили въездную плату. На минуту стало страшно. Незнакомые улицы, незнакомые дома, неизвестные люди.
— Пока остановишься у меня, — предложил купец. — Я буду счастлив дать кров ученейшему человеку.
На центральной площади продавали баранов. Эта площадь походила на Регистан в Бухаре. С двух сторон площади стояли дворцы. Первый построил хорезмшах Мамун. Хусайн долго рассматривал ворота этого дворца. Торговцы, бродяги в грязном тряпье крутились около ворот, закидывали головы, разглядывали росписи. Напротив, перед дворцом отца построил свой дворец нынешний хорезмшах Али, сын Мамуна.
Совсем недавно Гургандж не был столицей Хорезма. Столицей был Кят. Кят стоял километров на двести выше по течению на правом берегу Амударьи, у самой воды.
— Наш город великолепен. В нем много знатоков изящной литературы, строители домов отличаются искусством, в нашем городе у чтецов корана самые красивые голоса, и нет им равных по благородству и познаниям. В нашем городе много богачей, много красивых вещей и хороших товаров! — так говорили жители Кята. — В нашем городе — дворец хорезмшаха.
И это было справедливо.
— Ваш город — вонючая лужа. Его в любое время года заливает вода. Нечистоты проникают во все места. Не один приезжий утонул в ваших ямах грязи с наступлением темноты. — Так говорили жители Гурганджа жителям Кята.
И это тоже было справедливо.
Но главным городом был Кят.
В 995 году эмир Гурганджа Мамун осадил Кят. Жители долго сопротивлялись. Многие погибли. Мамун, получив Кят, получил и титул хорезмшаха, что значит — царь Хорезма. Город был жестоко разгромлен. Многие жители покинули дома, переселились в другие места. До последних сил вместе со всеми сопротивлялся, а потом ушел из города и молодой Бируни.
Читать дальше