Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Книга вторая. Москва – Берлин – Березники

— Мой шеф — человек с юмором, — произнес он все с той же усмешкой. — Дав прочитать мне это письмо, он тут же его и порвал на моих глазах. Но дело в том, что в письме Смидович сообщает, что он послал аналогичное послание не только в редакцию "Гудка", но и в ваш наркомат, и в комитет партийного контроля. А это уже серьезно. Теперь вы понимаете, что я не мог вам этого не сказать.

— Понимаю, — прошептала Ирэна Яковлевна. — Но зачем, зачем он это сделал, господи? — тихо воскликнула она, глядя на Алексея Петровича преданными глазами. Ей казалось, что с ней-то, маленьким чиновником, ничего не случится, а вот с Алексеем Петровичем…

— Ну, это-то проще пареной репы! — рассмеялся Алексей Петрович, развернул стул и сел к столу. — Вы же помните, как он лез из кожи вон, чтобы стать героем моего очерка. А в очерке о нем ни слова. Вот они-с и обиделись.

— И вам не страшно? — тихо спросила Ирэна Яковлевна, водрузив очки на прежнее место.

— Еще как страшно, — хохотнул Алексей Петрович. — Тем более что у меня не остается никакой надежды, что однажды вы приедете и досрочно освободите меня из узилища.

— Вы неисправимы, Алексей Петрович, — улыбнулась Ирэна Яковлевна той своей очаровательной улыбкой, которая и дразнила и обещала так много.

— Я хотел вам позвонить, да все никак не решался, — смутился Алексей Петрович и, взяв тонкую руку Ирэны Яковлевны, прижал к своим губам.

На другой день, придя в наркомат, Зарницына первым делом направилась в кабинет Ивана Даниловича Головиченко.

Он внимательно и, как обычно, бесцеремонно вгляделся в осунувшееся лицо своей подчиненной с темными кругами под глазами, обеспокоенно спросил:

— Ты часом не занедужила, девонька?

— Устала, — просто ответила Ирэна Яковлевна, почти не сомкнувшая глаз минувшей ночью, вспоминая встречу с Задоновым, оборванную вызовом его к главному редактору, а более всего известием о доносе и неопределенностью, которая ждет ее в ближайшее время.

— То-то же я дывлюсь… — как всегда в присутствии Зарницыной заговорил он на смеси украинского с русским. — Но шо ш тут зробышь: работа у нас така, що нияких нирвов нэ напасэшься. — Сокрушенно покачал своей круглой головой, предложил: — Ты вот что: возьми в профкоме путевку и поезжай отдохни с недельку. За неделю туточки ничого не зробится дурного, а вернешься, тоди и побачимо.

И она последовала совету своего начальника, так и не спросив его, дошел ли этот донос до Ивана Даниловича.

В профкоме наркомата ей дали путевку в дом отдыха, расположенный на берегу реки Сейм, неподалеку от Конотопа — ближе не оказалось. Собралась, на другой день села в поезд и поехала. Так и не позвонив Алексею Петровичу, хотя много раз снимала трубку и клала ее обратно на рычажки.

Поезд прибыл в Конотоп утром. Здесь выяснилось, что в дом отдыха Зарницына направляется не одна, что отдохнуть от трудов праведных набралась целая группа, и не только из Москвы, но и других городов, мимо которых поезд проезжал. В связи с чем на привокзальной площади их ждал автобус, очень похожий на хлебный фургон, но с окнами и мягкими сидениями для пассажиров. Об ожидающем автобусе было объявлено несколько раз через жестяной раструб прямо на перроне молодой девицей в бараньем полушубке, а затем и на самой площади.

Автобус заполнился почти целиком. В нем даже оказалось двое знакомых из Москвы: некто Живницкий из наркомата иностранных дел и некто Кучер, сценарист и драматург.

Надсадно воя на подъемах и угрожающе скрежеща шестернями коробки передач, автобус долго катил по заснеженной, но вполне укатанной дороге мимо притихших, будто вымерших деревень, мимо конных красноармейских патрулей, встречающихся так часто, точно гражданская война еще не закончилась. Но Ирэна Яковлевна, погруженная в себя и свой обновленный и продолжающий обновляться мир, почти не замечала мира, ее окружающего.

Дом отдыха располагался на берегу реки в некогда барской усадьбе, чудом уцелевшей в смутные времена революций и гражданской войны. Усадьбу немного перестроили в середине двадцатых, когда в ней разместилась сельскохозяйственная коммуна имени Клары Цеткин, затем, после развала коммуны, усадьба перешла на баланс управления облздрава, была отремонтирована, из чего получился дом отдыха «Криничка», то есть из барских хором тоже нечто барское, потому что в нем отдыхали и набирались сил в основном представители новой власти.

Зарницыной достался двухместный номер на втором этаже. Она постучала в резную дверь, услышала невнятный ответ, вошла и увидела даму лет семидесяти пяти, сухую и плоскую, с хищным носом и усами, одетую в длинное шерстяное платье, какие носили в начале века. В этой даме Зарницына признала Дору Григорьевну Кремер, старую революционерку, начинавшую еще в прошлом веке, помнившую первых бомбистов. Она видела ее в Одессе, когда та выступала на каком-то митинге, читала о ней в журналах и газетах, как о несгибаемой марксистке и большевичке, и запомнила ее довольно своеобразное лицо.