Эндре Мурани-Ковач - Флорентийский волшебник

Леонардо вслушивался в этот хрипловатый, запинающийся на длинных фразах голос. Оратор, по-видимому, был не в ладах с синтаксисом, и его тяготили увесистые, изобилующие образами предложения. И все же за этими поблекшими глазами и неуклюжими выражениями Леонардо ощутил такую решимость, силу воли и чуть ли не демонический огонь, что по спине его побежали мурашки. Нет, он не желает дальше слушать.

Леонардо вышел из церкви, но его догнал обрывок фразы проповедника:

– Картины радости – в огонь преисподней, власть Флоренции – в руки возмездия!

«Ух-х, если бы этот человек на самом деле заполучил когда-нибудь власть в свои руки…» – подумал Леонардо. И ему стало страшно. Напрасно пытался он успокоить самого себя: ведь монаха всего-то слушают человек тридцать стариков! Этот бесцветный голос не сможет обрести крылья, не сможет воспламенить город. Из тайников его сердца змеей выскользнул ужас: этот монах непременно вступит в борьбу за власть.

– А, – произнес вслух Леонардо, – все это чушь!

Рядом с ним остановился знакомый уже кожевник с согбенной спиной.

– Я не могу его больше слушать, – проворчал он. – Этот монах готов отправить все человечество на дно преисподней. Хрипит, точно какой-нибудь умирающий, и каркает, как ворон, мотает тебе мозг и душу, после него прямо хоть иди в таверну и напивайся до беспамятства. Но, заметьте, он всегда так говорит. И все-таки с тех пор, как он у нас появился – а тому уже три недели, – я каждое воскресенье прихожу послушать его. Пусть не до конца. Знаете ли, мессер Леонардо, есть что-то устрашающее в том, как он отгадывает самые сокровенные мысли человека, затем острием своих глаз, своих слов жалит в самое сердце…

– Вам известно его имя?

– Кого, монаха? Сам он феррарский. Зовут его Джироламо Савонарола.

– Савонарола, – повторил Леонардо. – Такая звучная фамилия и такой незвучный голос.

Леонардо распростился с кожевником. Он никак не мог отделаться от охватившей его во время проповеди тоски. К тому же он вдруг ощутил боль под ложечкой, голова у него была тяжелая, словно в нее наложили кирпичей.

Он должен, должен избавиться от этой теснящей грудь тревоги.

Медленно шагая, Леонардо дошел до небольшого птичьего рынка. Здесь и в воскресенье шла торговля.

«Божьи птички бога воспевают», – гласила надпись, сделанная Синьорией.

Леонардо опустил руку в карман. Но нащупал там всего-навсего одну серебряную пятисольдовую монету. Жаль, сейчас бы пообедать да выпить хорошенько, чтобы одолеть возвратившуюся хандру. Пожалуй, этот кожевник не так уж глуп.

– Но и не волхв, – пробурчал он, гоня прочь мысль о мастерской и начатой картине.

Его денег хватило на две клетки с птицами. Там сидели, нахохлившись, чиж и быстроглазый зяблик.

Леонардо взял плетенные из соломы клетки – в каждую руку по одной – и направился к городским воротам.

Боль под ложечкой не прекращалась. И голова продолжала гудеть. Поборов эти неприятные ощущения, он взошел на вершину холма, где когда-то его друг Никколо рассказывал ему о своих приключениях на Архипелаге.

Трава здесь уже зажухла; побуревшая, она жалась к ногам Леонардо. И холм Фьезоле напротив не зеленел. Была осень, желтеющая, поздняя. Склоны с виноградниками опустели, вокруг чахла разоренная природа.

– Хоть ты не тоскуй, – прошептал Леонардо, открывая клетку чижа. Птица настороженно и пугливо стала озираться. – Ну, ступай, иди же к своим!

Пленник оставил неволю, и Леонардо смотрел на веселые взмахи его крыльев.

– Будь и ты волен, – протянул он руку за зябликом. Зажав его в кулак, Леонардо почувствовал биение крошечного сердца под теплыми перышками. Затем, далеко вытянув вперед руку, разжал пальцы.

Птица на миг обратила к избавителю смышленые глазки и тут же вспорхнула.

«Она полетела на север. Почему? Разве не на юг держат теперь путь птицы?» – задал он сам себе вопрос и вспомнил, как однажды и ему захотелось улететь в ту сторону, на север. От Никколо он узнал, что Франческа Чести живет там… Жила… Да вот исчезла… Леонардо вздохнул. Он и сам не мог разобраться, о ком он сейчас думает: о птице, которая скрылась за кронами осенних деревьев, или о той давно исчезнувшей тени?

Он разрушил соломенные клети. Освобождение маленьких пленников не вернуло ему вновь утраченную бодрость духа, не вернуло к мольберту с «Поклонением волхвов»…

По совету Полициано Лоренцо Медичи приобрел серебряную причудливой формы лиру за сто восемьдесят дукатов, но с тем условием, что мастер, сделавший инструмент, сам отвезет его в Милан и преподнесет от имени правителя Флоренции герцогу Лодовико Сфорца.