Эндре Мурани-Ковач - Флорентийский волшебник

– А знаете ли вы, почему? – спросил Полициано с ликованием.

– Знаем, знаем! Это давняя история! – замахали на поэта присутствующие.

– В таком случае, отчего бы вашей милости не послать вместо него Леонардо да Винчи? – несколько вызывающе сказал поэт, никак не поощрявший предложенных Сандро художников.

– Да он еще слишком молод.

– Молод? – Пико Мирандола, всякий раз принимавший на свой счет разговор о неопытности молодых, удивленно поднял брови.

– Ему с «Поклонением волхвов» вовек не справиться, – Заявил Боттичелли. – Вообще, должен заметить, что более значительные по размеру работы остаются у него незавершенными. Может быть, мой повелитель помнит, что он также не окончил заказ для капеллы Синьории. Он неблагонадежен. Его голова вечно набита чем-то посторонним: то астрономией, то математикой…

– То военными машинами, – засмеялся синьор Лоренцо. – Это правда, Сандро. Ты сам волен решать, с кем тебе работать. Хотя, должен заметить, что я не в восторге от твоего перуджинца.

– Почему? Он силен в композиции, правильно подбирает цвета, – настаивал Боттичелли.

– Но он повторяется, – возразил Полициано.

– Поэт в качестве критика нащупывает суть, – кивнул Медичи.

– А в чем же эта суть? – спросил, напыжившись, Пико Мирандола.

Двое молчавших до этого философов-гуманистов вступили теперь с ним в спор.

Лоренцо Медичи не без удовольствия заключил, что его двор – воистину новые Афины, где поздние, но златоустые ученики божественного Платона возвышенно рассуждают о животрепещущих вопросах.

Еще в тот же вечер Лоренцо Медичи продиктовал письмо папе, в котором рекомендовал предложенный Сандро Боттичелли список, и вскоре четверо живописцев в сопровождении своих учеников отправились в Рим.

Не один из среды молодых художников Флоренции поднимал свой голос против несправедливого отношения к Леонардо. Кое-кто молчал, завидуя светлокудрому великану еще больше, чем пригретым двором мастерам Боттичелли и Гирландайо.

Но Леонардо не чувствовал себя уязвленным. И эта весть нисколько его не задела. К тому же в это время он был поглощен проблемой звука, звучанием струн и резонаторами музыкальных инструментов.

А через недели две Верроккио обратил внимание на то, что Леонардо роется среди давно заброшенных ювелирных инструментов.

– Что, снова за чеканку? – улыбнулся он.

Вздохнув, Леонардо ответил своему учителю молчанием.

Он и сам не знал, к чему сейчас все это? План уже разработан, теория готова, вопрос для него предельно ясен. К чему, в таком случае, воплощение? Ведь истинной радостью является радость открытия! Может ли быть что-нибудь выше постижения?

– Да, может, – отвечает он сам себе, швыряя прочь инструменты. Он в исступлении принимается дробить краски, торопя помогающего ему юного, недавно принятого в мастерскую Томмазо.

Творческая лихорадка не стихала до самого вечера. Пока была проделана вся подготовительная работа, уже подошли сумерки. И все же Леонардо взялся за «Поклонение волхвов». Споро работая над фигурой мужчины в правом углу картины, он невольно вписал в обрамление пышных темных волос свое собственное лицо. Но разве сможет его узнать кто-нибудь? Большую часть лица заволокло мраком, как и мастерскую, по мере приближения вечера. Но Леонардо продолжал писать до тех пор, пока хоть сколько-нибудь различал под покровом темноты пятна на картине. Но и после, в темноте, он, не выпуская кисти и вплотную подступив к картине, долго вглядывался в нее, будто все еще что-то видел, затем со вздохом отошел от мольберта. Овладеваемый снова хандрой, он, не зажигая свечи, вышел из дома. Путь его был к Аталанте.

Леонардо молча слушал шумную беседу собравшейся здесь случайной компании. По просьбе присутствующих хозяин запел. Затем Аталанте, в свою очередь, стал упрашивать Леонардо сыграть что-нибудь на арфе или на лире.

Но Леонардо был неумолим.

В иных случаях он не заставлял друзей упрашивать себя. Почувствовав неловкость оттого, что должен кому-то в чем-то отказать, он, извинившись, стал прощаться.

Попытки удержать его ни к чему не привели. Уже стоя в открытых дверях, Леонардо подозвал к себе Аталанте и шепнул ему на ухо:

– Я не забыл своего обещания! – И выскользнул из жому.

Всю ночь не смыкая глаз, он проработал в мастерской при свете фитиля. Только в полдень следующего дня разогнул он спину. Пообедав, снова приступил к делу. В течение недели Леонардо едва ли проспал несколько часов.