Райнер Рильке: Флорентийский дневник

Из обжитого снегом края
как далёко я сослан в весну;
как робею, входя в страну,
и с сомненьем руку одну
сиянью ее подставляя.

Но, приняв этот свет, я хочу
соткать его туже —
тихо краски его разверну же
и с улыбкой эту парчу
дам Тебе неуклюже.

Я могу лишь смотреть в молчании…
А владел я когда-то словом.
И блаженство дарит заранее
каждый час в этом синем сиянии,
убаюкать меня готовом.

Как передам Тебе дни и
ночи в келье моей?
Все желанья — немые,
и на картинах святые
с меня не сводят очей.

Здесь жизни жертвенник — и с тихими дарами.
Здесь день еще глубок. Здесь мрак ночей
крещальнею простерт над всеми снами.
Здесь жизнью сердце взрощено с лучами,
и все прародиной здесь было ей:
нарядность женщин, гордый блеск князей
и все мадонны — свет земных очей,
и трепет иноков пред образами…

Все молчаливей Язвимый шипами
терний острых со всех сторон.
Радостью люд уже возбужден:
те, из железа, красное знамя
силы подъяли на башни времен.

В белом, в глуби бредут, где страна —
предков отвагою докрасна
раскалена — мощью сверкала.
Лишь Мадонна уже устала
и у обочины села — одна.

Как дни мои текут, давай поговорим:
я рано выхожу на светлые виале,
расту в своих глазах, и без печали
бреду в толпе по шумным пиаццале [3],
где смуглый люд кипит, — мешаясь с ним.

И тихо я молюсь в музейной зале
мадоннам благосклонным и простым.
А ухожу, когда глаза устали, —
над Арно уж плывет вечерний дым,
и про себя рисую, глядя в дали,
я Бога золотым…

Гас бледный день — и вдруг, бездонны,
взыграли дали; пали в прах
перед сияньем все заслоны, —
свет проступил на всех щеках,
как будто бы во всех церквах
враз улыбнулись все мадонны.

И вера их была — совсем не сказка,
что руки складывать велит все вновь, —
прислушаться позвала их любовь,
молитвы строить и молиться в красках.

Пред Одиноким даль открылась: он,
найдя начальные свои же звенья,
познал, что Бог его уж возведен;
Сокрытого он вывел из сомненья
и поднял в славу, ею потрясен.