Арсений Семенов - Землепроходцы

— Она самая! — подтвердил Колмогорец.

Руки у Харитона вдруг затряслись, и он уронил сверток на песок.

— Да как ты мог! — воскликнул он в ужасе. — Ведь того казака, у которого ты уволок пищаль, Пет­риловский забьет батогами до смерти. Иль не знаешь ты, что нет для казака страшней беды, чем потерять государево оружие?

— Аль дитя я неразумное, чтоб оружие у казаков воровать? — обиделся Колмогорец. — То пищаль са­мого Петриловского. Можешь развернуть и проверить. Там такая резьба на ложе — ахнешь. И серебром, и каменьем цветным сплошь ложа изукрашена.

— Так, значит, ты это Петриловскому свинью под­ложил? Ха! Ха-ха! Ох, умру! — И, скорчившись, Ха­ритон зашелся в таком громоподобном смехе, что в кро­нах ветельника прошел встревоженный шум.

— Тише ты! Звери с Камчатки разбегутся! — уре­зонил его Колмогорец.

Харитон опять посерьезнел.

— А ведь это дело так не пройдет, — уверенно ска­зал он. — Петриловский половину казаков перепорет, допытываясь, кто взял пищаль.

— Никого он не перепорет. Пищаль эта не краде­ная. Утоплая она. Петриловский пищаль да пистоли повсюду с собой таскает. У него и охрана постоянная есть, а только он даже на охоту выезжает, изоружась по завязь. Никому не доверяет. У такого пищаль ста­щишь! Он сам у тебя последнее стащит, исподнее сде­рет, а для себя и на грош убытку не потерпит... Поеха­ли это мы ден пять назад на Кривую протоку на уток. Не знаю, как вышло, а только бат Петриловского перевернулся, и пищаль бултыхнулась в воду. Велел он нам достать. Ну, ослушаться мы не посмели, разделись, гнус тело облепил. Стали нырять. Я на пи­щаль сразу наткнулся. Да только не вытащил, а под водой подальше от того места оттолкнул. Потом еще раз нырнул и совсем близко от берега под корягой упря­тал. Мне кричат: не там-де, дурак, ищешь! Я послу­шался и стал нырять вместе со всеми. Всю воду в про­токе взбаламутили, а пищаль не нашли. Опосля я ее вынул из-под коряги, нерпичьим салом обмазал да в холстину завернул.

— Ловко! — прищелкнул языком Харитон. — Ста­ло быть, это теперь у нас пятая пищаль в обители бу­дет. Ложу, конечно, придется сменить Ну молодчага!

Кроме свинца и пищали, Колмогорец извлек из ба­та несколько костяных пороховниц, полных пороха, и свертки с гостинцами.

Вскоре Харитон и Колмогорец уже стучались в дверь кельи Игнатия.

Дверь им открыл тонконосый широколобый монах с прямыми льняными волосами, спадавшими на плечи, и пронзительным взглядом больших серых глаз, при­крытых тяжелыми веками. Это и был брат Игнатий. Одет он был, однако, не в рясу, а в тонкую белую льняную рубаху и суконные темные штаны. На но­гах — домашние туфли, сшитые из шкуры молодой нерпы.

— Колмогорец! Друже! — Козыревский стиснул плечи гостя так, что тот выронил все свои свертки.

Протиснувшегося вслед за Колмогорцем Харитона хозяин кельи отправил в трапезную, сообщить настоя­телю обители Мартиану, чтобы его не ждали и присту­пали к вечерней трапезе.

Колмогорец сообщил, что в Нижнекамчатском остро­ге Козыревского готовы поддержать двадцать казаков во главе с Кузьмой Вежливцевым. Колмогорец говорил от его имени.

— Двадцать — это мало, — покачал головой Козы­ревский.

— То двадцать добрых казаков, — не согласился с ним Колмогорец. — Каждый двоих стоит. Да у тебя в обители почти два десятка своих людей.

— Мои безоружны. Пять пищалей, считая и ту, что ты сегодня привез, несколько пистолей, десяток са­бель — вот и все наше оружие, — подытожил Козырев­ский. — У Петриловского же пушки в крепости. Беда

еще в том, что у нас в обители только две кольчуги. Изрешетит нас Петриловский — через дырки ветер сви­стеть будет. Надо ждать.

— Сколько ждать можно, Иван? И так уже третий год под Петриловским маемся, короста от батогов со спины не слазит. А Петриловский, ходит слух, с Кам­чатки будущим летом в Якутск податься решил с го­сударевой казной и пожитками граблеными. Он что ведь удумал? Разошлет по богатым соболем рекам на всю зиму казачьи отряды, чтоб казаки не только ясак со­бирали, как было раньше, но и к охоте камчадалов по­нуждали. Думает, он за эту последнюю зиму добычу свою удвоить.

— Вот как! — оживился Козыревский. — То но­вость важная. И когда же первые отряды крепость по­кинут?

— А как только ляжет прочный снег. Через месяц.

— Через месяц? Вот и хорошо. Передай Вежлив­цеву, чтобы не попал со своим отрядом ни в первый, ни во второй посыл. Пусть заболеет, что ли. В тот день, когда крепость покинет второй отряд, у Петриловского останется, положим, шестьдесят с чем-то казаков, из них двадцать Кузьмы Вежливцева. Тут мы и нагрянем. Мои монахи безоружны — следовательно, припишем к вашим двадцати только десять. Получается тридцать на сорок. При этом пушкари — как раз петриловские холуи. Стало быть, счет не в нашу пользу. И тут вот что должно разрушить оборону неприятеля. Кто-то из наших — скажем, ты сам — заявит на Петриловского Слово и Дело государево.